Никола Шугай
Шрифт:
«Какие еще им следы? — мрачно думали пастухи, отходя в сторону. — Не видят, что ли, что человек помер? Или не знают, кто его убил? Чего ж еще надо?»
Но Колочава, узнав о ранах Дербачка, уверилась, что дело обстоит не так, как кричала девчонка и как, наверное, представляет себе жандармский капитан. Никола не убивал Дербачка. Никола никогда не стреляет дважды, он убивает человека с одного раза. Дербачка убил Юрай.
Бледный Игнат Сопко прибежал к Даниле, вызвал его на двор.
— Ты говорил с Николой после сходки?
— Нет.
— Плохо дело, Данила.
Огородами
— Откуда Никола знает о том, что Дербачек грозился ему на сходке?! — Лицо Игната перекосилось от страха.
— А я почем знаю? Я к нему собирался послезавтра — отнести сыру и муки. Ты с ним виделся?
— Виделся. Встретил их утром, как шел к ручью ворошить сено. Наверно, они меня ждали. Но, странное дело, ни о чем не расспрашивали меня.
— А об угрозах Дербачка ты говорил?
— Нет, но он, видать, знает, и вот это как раз хуже всего.
В смятенной памяти Игната мелькнули подозревающие глаза Шугая, его вчерашний, точно случайный вопрос о Дербаке-Дербачке. Как поживает Дербачек? Верно, уж после второго предупреждения — пожара избы — не якшается с жандармами? Вспомнилась зловещая улыбка Юрая при словах брата.
— А почему ты ему не сказал? — спросил Данила.
— Побоялся. Ведь Василь говорил, что я должен найти ему Николу.
Приятели стояли на каменистом берегу Колочавки, глядя на стремительное течение и нависшие скалы. По скалам вился узенький белый водопад, словно нить с прялки.
— Плохо дело, Данила. Никола в сговоре с кем-то из старых товарищей.
— Не иначе, как так.
— Данила, Юрай пристрелит нас, как пить дать.
— Пристрелит, не иначе.
— Убьем их, а, Данила?
Произнесено страшное слово! Вымолвить его не решались они в жаркий день на горной опушке, — теперь прозвучало оно.
— Убьем, Игнат!
У обоих бешено стучит сердце. В глазах у Данилы упорным сверкающим видением стоит лезвие топора.
— Когда, Данила?
— Послезавтра. В понедельник.
Адам Хрепта уже три раза прибегал к Игнату, искал его по всей деревне, полный злобы и тоски. Образ мертвого отца с остекленевшими глазами, лежащего на охапке сена, был страшно отчетлив. В груди бурлила жажда мести. Уничтожить убийцу! Пусть его защищают все силы ада, пусть его хранят все наговорные зелья в мире, Адам Хрепта найдет и убьет его! Помочь ему в этом деле должен Игнат. И пусть не вздумает отнекиваться, не то Адам всему свету прокричит, кто вырезал семью «американца» и чьих рук дело все эти злодейства, что творились летом, когда Никола лежал больной. Адам и сам сознается во всем и про себя все скажет, только попросит у капитана отсрочки для исполнения своей мести. Он должен убить Николу — и убьет его. Как бог свят, убьет!
Адам искал Игната Сопко. Его ярость росла с каждой минутой, он чуть не бросался на людей, но никто не сердился на него. Такой день!
У церкви кто-то сказал Адаму, что Игната и Данилу видели у реки. Адам побежал туда.
Вон они. Адам направился к Игнату, готовый грозить и спорить.
— Отец тебя кой о чем просил перед смертью! — закричал он.
— Знаю, — спокойно отозвался Сопко.
— Чтоб ты нашел Николу.
— Да.
— Теперь я
— Да.
— Что да? — вскричал Адам, сжимая кулаки.
— Найду тебе Николу. — У Игната тоже блеснули глаза.
— Ты… найдешь?
— Да.
— Когда?
— Послезавтра. В понедельник.
Назавтра, в воскресенье, из города приехали в трех колясках господа: окружной начальник с адъюнктом и секретарем, доктор, следователь, вестовой и какие-то пражские дачники, которым хотелось увидеть разбойничью деревню.
В садике за корчмой Лейбовича поставили стол и положили на него покойника. Господа стояли кучкой и оживленно беседовали. У забора с обеих сторон шпалерами стояли жандармы. Колочаве сюда доступа не было.
Окружной врач надел белый халат, вынул из сумки скальпели, пинцеты, зонд и пилу, разложил их на доске, приготовил респиратор и намазал вазелином руки.
«Которого уже человека вскрываю я в этой проклятой деревне», — подумал он и ощутил нелегкое угрызение совести. В памяти встала темная изба с глиняным полом и средневековым ткацким станком. Потом вспомнились поездки по талому снегу, горячечные глаза Шугая и его великолепная грудная клетка… Зворец, что ли, называлось это селенье? Почему он, доктор, не привел тогда за собой жандармов? Из романтического благородства? Кой чорт благородство, ведь Никола грозил ему смертью. Трусость. Нелепая, бессмысленная трусость. Заразился общим дурацким психозом, превратившим в жупел имя Шугая. Благороден не он, а Шугай, который сохранил втайне его визиты и заставил молчать всех других свидетелей. Но что, если… — врача опять охватывает гнетущее опасение, уже не раз вызывавшее глубокие морщины на лбу, — что, если благородство Шугая кончится на суде, где он не пожелает принять на себя все эти злодеяния, совершенные в его отсутствие? Тогда Шугай, конечно, захочет доказать свое алиби его, докторскими, показаниями… Фу! Лучше бы встретить его здесь, на анатомическом столе.
Доктор осмотрел рану, исследовал ее зондом.
— Эти разбойники недурно сложены, а? — сказал судебный адъюнкт.
— Да, — сухо отозвался доктор и подумал, что бедняга Свозил был сложен еще лучше.
— Вы знаете, доктор, что слово «гуцул» по-румынски значит разбойник?
— Здесь так не говорят. Здесь говорят разбойник и еще «бойка».
— Да, да. Бойка — это, наверно, от слова «бой», а? Слушайте, а сколько тут этих Дербаков?
— Не знаю. Наверное, каждый пятый человек.
Доктор продолжал свое дело. Он вскрыл брюшную полость убитого.
— Экая мешанина в животе, — сказал он. — Кровь и кал вперемешку. — Потом осмотрел рану изнутри. В ней были полотняные волокна рубашки убитого. Стало быть, выстрел издалека. Прободение кишечника. Внутреннее кровоизлияние в брюшной полости…
Капитан наблюдал за вскрытием. В Галиции и в Сибири он видывал горы трупов, но ему было неприятно глядеть на эту возню во внутренностях мертвеца. Может быть, потому, что зеленый садик в желтых цветах и голый мертвец вызывали в нем смутные воспоминания детских страхов. А потом — ведь все это имело к нему прямое отношение, он чувствовал себя виновником смерти Дербачка.