Николай Негодник
Шрифт:
Черт пригубил вино и прикрыл глаза, наслаждаясь букетом:
— Спящий? А спроси у князя, может быть, он ответит?
Глава 19
— Посторонись!
— Куды прешь, придурок?
— Пропусти, говорю.
— А дубиной промеж ушей не хочешь? Князь отдыхать изволит. Чего орешь, как потерпевший? — Рома Кутузов, стоявший в карауле у княжеского шатра, погрозил горлопану здоровенной палицей, которую считал самым русским из всего оружия и предпочитал иному.
Настырный
— Пропустил бы, а? Тут посольство прибыло.
— Подождут, — Рома презрительно скривился. — Вот как выспится государь, тогда пусть и приходят. Много тут всяких проходимцев шляется, а здоровье у Николая Васильевича одно.
— Так это… из самого Царьграда Румийского.
— Тем более подождут. И предупреди, кстати, чтобы руками ничего не трогали, а то в прошлом месяце бошецкий посланник дюжину вилок умыкнул. Повесили-таки негодяя. Слышал, небось, сию историю? Во! И шпионить пусть не вздумают — тоже повесим.
Молодой дружинник, всю дорогу из Татинца сопровождавший грекосов и гордившийся своей миссией, растерянно посмотрел по сторонам, видимо, в поисках поддержки. Но Кутузов, переживший схватку с барыгами на артиллерийских позициях, где был наводчиком одной из пушек, свысока смотрел на не нюхавшего пороху юнца и помогать в трудной ситуации не собирался.
— А они говорят, что послы — лица неприкосновенные, — нашелся гонец.
— Да разве кто против? Лицо и не тронем, за шею повесим. Хотя некоторые предлагают на кол сажать, только государь не велит. К чему излишняя жестокость? А ты как считаешь?
Дружинник кивнул, полностью соглашаясь. И неизвестно, сколько бы продолжался этот разговор, не приди к растерянному воину неожиданная помощь. За спиной у Ромы послышались твердые шаги, и узнаваемый голос Патриарха укорил:
— Кутузов, ты опять молодежь разыгрываешь? Вот так потом зловещие слухи по миру и расползаются.
Над левым плечом Саввы высунулась рогатая голова:
— Да нормально, Петрович, пусть развлекается.
Но Патриарх в советчиках не нуждался:
— Кто таков?
— Гонец я, — ответил дружинник, робея под суровым взглядом. — В Татинец посольство прибыло, а там как раз нет никого. Так это… сюда и послали, стало быть.
Савва задумался. Интересно, с какой это стати грекосы пошли в столицу, если точно знали, что князя в ней нет? Или надеялись встретиться там уже с Глорхи-нойоном? Мутно все как-то и непонятно.
— Что они говорили по дороге?
— Да вроде ничего. Послание от ихнего императора везут.
На этот раз Глушата показался целиком и нагло заржал. Ему вторил верный Харлам Давыдович.
— И чего ты веселишься, чертушка?
— Как это чего? Наш ампаратор в шатре спит, зачем ему с самим собой посольствами обмениваться?
— Звание Великого князя выше будет, так что не путай Божий дар… От Базилевса послы.
— Так там же кастраты правят.
— Не
— А я здесь останусь, — заявил Глушата. — Что я, иноземных харь ни разу не видел? Они же все одинаковые, словно опята сушеные, одного от другого не отличишь — черные да сморщенные. Лучше буду княжеский сон сторожить. Рома, наливай!
…А Николай спал сном праведника, уставшего от богоугодных дел и поисков истины, и ничто не могло помешать его отдыху. Даже разухабистые песни стражей, прерываемые звоном кубков, только убаюкивали — после грохота пушек любой шум покажется колыбельной песенкой.
А может, и не покажется, может, есть она на самом деле, эта колыбельная. Рядом с князем, привычно обняв колени руками, сидела русалка и что-то чуть слышно напевала. Ласковый голос мягко наполнял шатер, и Шмелёв улыбался во сне, должно быть, увидев что-то хорошее и радостное. И пусть ее, Яны, нет во снах любимого, пусть. Пусть он видит свою далекую семью, отделенную сотнями лет и сотнями миров, пусть… И пусть хранит им верность.
Удивительно, но Яна не ревновала, только грустное чувство легкой зависти к той, неведомой, сжимало порой сердце. И гордость за человека, знающего, что такое любовь и верность. А она подождет. Год, два, десять… Потом… Когда-нибудь потом…
Из-за опущенного полога послышалось деликатное царапанье.
— Базека, ты? Заходи.
— Кто же еще? — Кот ученый проскользнул в шатер и устроился на мягких шкурах. — Извини, что отрываю от дел. А, впрочем, какие там у тебя дела… Все грустишь?
От Базеки истинное положение дел скрыть было невозможно, и русалка просто кивнула.
— Оно и понятно, — заключил кот. — Может, прервем твое грущение? Там румийцы приперлись целой делегацией.
— Послал бы в задницу.
— Не хотят.
— А чего они хотят? Чего надо-то?
— Я почем знаю? Хотя догадываюсь — опять жаловаться будут.
— Мы же их не трогали еще.
— Заранее жалуются, сволочи.
— Князя будить?
— Конечно. Глядишь, не выспавшись, злее будет. Давай, поднимай.
— Красиво идут, особенно музыканты, — одобрил Серега.
С высокого холма, куда срочно перетащили княжеский шатер, открывался неплохой вид на приближающееся посольство, медленное и печальное.
— И чего красивого? — не согласился Шмелёв. — Папуасы, бля… Наверное, хотят на нас впечатление произвести. Или купить.
— Сомневаюсь, что именно нас, — вставил Патриарх. — Не к Орде ли шли?
— Хотя бы и так, — вмешался Базека, у которого при виде богатых одеяний гостей заплясали в глазах золотые огоньки. — А попали к нам. А мы — скифы с раскосыми и жадными очами. Кстати, а кто придумал встать на самом солнцепеке?