Никон
Шрифт:
— Хорошие у тебя песни, милая.
Енафа вздрогнула немножко. Хоть чудеса в здешней избе не в новину, а все ж привыкнуть к чуду сердце не умеет. Вздрагивает.
Лесовуха помолчала и опять говорит:
— Сказывали наши люди… Парень один… Тойдемар, лебедь взял за себя. Так уж у них получилось… Это не сказка, милая. Не всякая птица — птица, не всякий зверь — зверь и не всякое дерево — дерево. Ну да не о том речь. У парня мачеха была, помыкала красавицей. Та и не стерпела. Попросила братьев-лебедей
Лесовуха замолчала. Свет луны падал на ее лицо, и лицо это показалось Енафе серебряным, юным.
— Что? — спросила Енафа.
— Оденусь листьями, как перьями, и стану землей. К своим вернусь.
Енафа пошла к печи, достала корчагу с настоем, отлила в кружку, принесла больной.
— Выпей.
Лесовуха выпила.
— Не оставляй нас! — попросила Енафа. — Покрепись.
Лесовуха не ответила, но рукою прикоснулась к руке Енафы.
— Ель большую знаешь, за сараями-то? Да как ее не знать, самая приметная на поляне. Там, где у нее ветки — одна-то сторона совсем голая, — на сажень всего в землю копни и найдешь ларец с серебром. То — моя казна. Отец мой — человек не простого рода. Среди наших он был князь. Все себе возьми, хоть завтра.
— Зачем человеку серебро в лесу? — сказала Енафа.
— А тебе и незачем весь век в лесу коротать. Вернется Савва — в город уходите.
На следующий день пришел Малах.
Ребенок как увидел деда, так и потянулся к нему. Малах шепчет Енафе:
— Пусти его на пол!
Та пустила, а малыш — топ, топ да как побежит и к деду на руки рухнул.
— Пошел! — возрадовался Малах. — Ради деда своего пошел. Ай, молодец! Ай, радость!.. А ты его, дуреха стоеросовая, без имени держишь. Ну, виданное ли дело — человеку девять месяцев, а он имени своего не знает. Пошли окрестим!
— Нет, — сказала Енафа. — Не пойду в церковь. Хватит с меня!
— Дура! Дурища! — шумел отец, но не очень сердито, впрочем.
Сели за стол. Был у Енафы рыбный пирог да еще карасики, жаренные в сметане. Малах кувшин меда с собой принес. Первую кружку выпил — подобрел, после второй — всех простил.
— Хорошую весть я тебе принес, Енафа.
Та и замерла в ожидании.
— Балда-то наш, Емеля, в извозе был, в Москве. Видел, как царь на войну шел. И, веришь ли, Савву видел.
Енафа так и поднялась.
— На коне? — невесть почему с языка у нее сорвалось.
— На коне! — закивал головой Малах. — В доспехе! Гроза грозой!
Енафу била дрожь.
— Ты чего? — удивился Малах. — Жив, и слава богу.
— Слава богу, — прошептала Енафа.
— Помолись!
Енафа перекрестилась.
—
Ради гостя Лесовуха поднялась, но с постели не уходила. Болезнью лицо колдуньи истончилось, и мудрость, ранее утопавшая в морщинах, скрытая насмешкой, теперь ничем не заслонялась. У Малаха даже под ложечкой засосало. На дочь покосился с обидою. Ведь бок о бок живет! Могла бы, кажется, и поинтересоваться, что там дальше, чего ждать-то?
Подмывало самому спросить, но не знал, какой завести разговор, чтоб на главное вывести. А потому поднес Лесовухе меда и сам тоже выпил.
— Я к тебе денька на три, — сказал дочери, — сенца для коровы накошу.
— Батюшка, твоей заботой живы! — всполошилась Енафа.
— Ладно, ладно! — сказал он. — Не больно раззаботился. Но теперь ради внука и впрямь расшибусь в лепешку. Хоть он и нехристь.
И снова покосился на колдунью:
— Не погадаешь ли?
Енафа даже глаза опустила.
— Слаба я очень, — ответила Лесовуха. — Про великое сказать сил не наберусь. А про тебя — знаю. Урожай тебя ждет… превеликий…
Лицом сразу замкнулась — истукан, да и только.
…Гаданье Малаху пришлось по сердцу. Намахал сена столько, что и на двух коров хватило бы. Да ведь их и было уже две: телочка подрастала резвая.
— Корову-то к быку бы надо! — сказал Енафе.
Та только плечами пожала.
— С яловой коровой пропадешь.
— Пропадешь, — снова согласилась Енафа.
— В Рыженькой с твоей коровой нельзя показаться, — сказал Малах, собираясь в обратную дорогу. На внука поглядел, тот сразу потянул руки к деду.
Малах улыбнулся, потом фыркнул, как кот, пошел обратал корове рога и увел. Явился на другой только день, почти уж при звездах, но довольный.
Когда Малах ушел, Лесовуха сказала Енафе:
— Сядь ко мне на постель. Слушай. Есть еще один клад в нашем лесу. В корнях дуба спрятан большой железный сундук. Дуб этот в двенадцати верстах отсюда. В Кокше. Слыхала о таком месте?
— Слыхала, но зачем говоришь мне про это?
— Затем, чтоб тайну с собой не унести. Ты, милая, не алчная, тебя никакое золото не погубит.
— Кому ж мне про тот клад сказать надобно?
Старуха задумалась.
— Некому сказать. Нашему князю бы, да нет такого княжества и не будет. Знай и распорядись кладом умно.
— Тебе уж лучше стало. Сила возвращается…
— Верно. Силы прибавилось. А скоро будет куда как много. Но без твоей помощи мне не обойтись. Послужи мне, милая.
Из подпола по просьбе Лесовухи достала Енафа липовый легкий сундучок, из-под крыши — два тяжеленных березовых короба.