Низина
Шрифт:
После похоронной церемонии в морге он был на поминках в доме Ричарда. Длинный стол, уставленный закусками — тарелками с сыром, салатами. Люди в темной одежде подходили к столу, пили вино, закусывали.
Клэр стояла в окружении детей и внуков, выражала признательность людям за то, что пришли, пожимала им руки. Рассказывала, как все произошло. У Ричарда, оказывается, не было никаких признаков недуга, пока он не пожаловался, что ему трудно дышать. А на следующее утро он растормошил Клэр и, не в силах говорить, указал ей на телефон.
Люди собирались кучками в кружок, разговаривали. Кто-то из дальних родственников фотографировался — для них это скорбное собрание было возможностью в кои-то веки повидаться. Те, кто приехали издалека в Род-Айленд, собирались съездить в Ньюпорт на следующий день.
Элиза Силва была соседкой Ричарда и Клэр.
Она подошла к Субхашу, стоявшему перед окном с видом на березовую рощу. Когда он повернулся к ней, она представилась и сказала:
— Я видела Ричарда и Клэр несколько недель назад — они шли держась за руки, словно только что познакомились. — И еще добавила, что на пруду за рощей, когда он покрылся льдом, Ричард с Клэр катались бы на коньках, тоже держась за руки, как обычно.
У нее была кожа оливкового оттенка, почти такого же, как у Субхаша. Волосы уже поседели, но брови оставались еще черными. Волосы забраны сзади в хвост заколкой, как это часто делала Бела. На ней хорошо сидело черное платье с длинными рукавами, на шее — серебряная цепочка.
Они говорили о том, насколько давно каждый из них знал Ричарда. Но оказалось — у них есть и еще одна общая тема. Это выяснилось случайно, когда он назвал свое имя. И она тогда спросила, имеет ли он отношение к Беле Митра, которая училась у нее, когда она преподавала историю Америки в школе.
— Я ее отец.
Он до сих пор нервничал, когда произносил эту фразу вслух.
Субхаш с интересом смотрел сейчас на женщину, которая когда-то учила его дочь. Элиза Силва относилась к ряду людей, которые участвовали в жизни его дочери и о которых он ничего не знал с той поры, как Бела достигла определенного возраста. Он до сих пор помнил имена учителей из ее начальной школы. В старших классах она предъявляла только дневник с оценками, где надо было расписаться кому-то из родителей.
— Вот вы не знали меня, а все-таки разрешили взять вашу дочь в ту поездку в Хэнкок-Шэйкер-Виллидж, — сказала она, имея в виду экскурсию, куда возила тогда учеников.
— Да, мне стыдно за свое невежество. Я даже не знаю, где этот Хэнкок-Шэйкер-Виллидж находится.
Она рассмеялась:
— Это действительно стыдно.
— А почему только одна экскурсия?
Она объяснила, что были экскурсии и в другие места, потом спросила, где Бела живет сейчас.
— Да нигде. Кочует с места на место.
— А-а, дайте-ка угадаю! Ездит с рюкзачком: все свое ношу с собой, делает все, чтобы этот мир стал лучше.
— Да. А как вы узнали?
— Некоторые дети формируются
— Бела говорила с вами об этом?
— Нет, я узнала от других учителей.
— А вы до сих пор работаете в школе?
— Нет. После пятидесяти пяти лет я поняла: уже не справляюсь с ними, мне нужно сменить род деятельности.
Она рассказала, что работает на неполную ставку в местном историко-краеведческом обществе — переводит архивы в цифровой формат, издает информационные бюллетени.
Субхаш рассказал ей, что читал в Интернете про резню в Большом Болоте. И спросил, остались ли какие-нибудь архивные записи о тех событиях.
— Конечно остались! Вы даже можете найти мушкетные пули, если покопаете хорошенько вокруг обелиска.
— Да я пытался однажды найти этот обелиск, но заплутал.
— Да, я знаю, это непросто. Надо было обратиться к фермеру, к чьим владениям относится этот участок дороги.
Он вдруг понял, что устал стоять и хочет есть.
— Я хочу пойти что-нибудь съесть. Вы как? Не против?
Они подошли к длинному закусочному столу. Вдова Ричарда находилась у другого его конца. Она плакала, ее обнимал, пытаясь утешить, один из гостей.
— Я тоже в свое время прошла через такое, — сказала Элиза.
Она, оказывается, пережила смерть мужа, умершего от лейкемии в сорок шесть лет. Он оставил ее с тремя детьми — двумя сыновьями и дочерью. Младшему ребенку было всего четыре года. После смерти мужа она с детьми переехала в дом своих родителей.
— Простите меня, что заставил вас вспоминать.
— Да ничего. Это же была семья. Как и у вас.
Ее дочь вышла замуж за инженера из Португалии, теперь живет в Лиссабоне. Собственно говоря, оттуда были предки Элизы, но до свадьбы дочери она не была в Европе ни разу. Ее сыновья жили в Денвере и в Остине. Выйдя на пенсию, она какое-то время разрывалась между их семьями, помогала растить внуков, но раз в год ездила в Лиссабон. Примерно год назад, после смерти отца, она вернулась в Род-Айленд, чтобы быть поближе к матери.
Элиза пригласила его на экскурсию в следующие выходные — в какой-то старинный дом в поселке, отреставрированный их краеведческим обществом, вручила открытку-приглашение. Он принял ее с благодарностью и убрал в карман пиджака.
— Передайте Беле привет от меня, — на прощание сказала она и отошла, оставив его одного.
После похорон он несколько ночей лежал без сна до самого утра — в этом беззвучном доме, в этом беззвучном мире, где даже машины на дороге не нарушали тишину. Ее не нарушало ничто, кроме его собственного дыхания или звуки его пересохшего горла.