Ночь без конца
Шрифт:
– Это будет ужасно. У-жа-сно!
– О нет! Беда в том, что вы сами не знаете, чего хотите. Или, по крайней мере, всякому может так показаться. Но на самом деле вы прекрасно знаете, что вам нужно, только не можете представить это в своем воображении. Не можете это четко увидеть. Зато я это знаю. Это как раз то самое, что знаю я. К чему люди стремятся и чего они хотят. У вас есть острое чувство качества. Я намерен дать вам качество.
Он часто говорил им такие вещи. А я обычно стоял там и слушал. Так или иначе, но мне было понятно, что тот дом, какой он строил там, среди сосен, с видом на море, будет не таким, как обычные дома. Одна его половина совсем не выходила на море, как это обычно бывало. Она глядела в противоположную сторону – вверх, на неизменный изгиб линии гор вдали, вверх, на проглядывающее меж вершинами холмов небо.
Порой Сантоникс со мной разговаривал, когда я там дежурил. Он говорил:
– Я строю дома только для таких людей, для кого хочу строить.
– То есть для людей богатых?
– Они должны быть богаты, иначе не смогли бы заплатить за дом. Но деньги вовсе не главное, что мне от этих домов хочется получить. Меня не это заботит. Мои клиенты должны быть богаты, потому что я хочу сделать такой дом, который будет стоить тех денег. Видишь ли, одного дома недостаточно. Он нуждается в обрамлении. В оправе. Это не менее важно. Как рубин или изумруд. Красивый камень – это всего лишь красивый камень. Он не ведет тебя никуда дальше. Он ничего не означает, он не имеет ни формы, ни смысла, пока у него нет оправы. А оправа должна иметь красивый драгоценный камень, достойный ее. Ты видишь, я беру оправу из ландшафта, где она существует сама по себе. Она не имеет смысла, пока в ней не появится мой дом, с гордостью красующийся в ее объятиях, точно настоящая драгоценность.
Он взглянул на меня и засмеялся:
– Не понимаешь?
– Пожалуй, нет, – медленно произнес я. – И все-таки – как-то, по-своему, – кажется, понимаю…
– Такое вполне может быть. – Сантоникс смотрел на меня с любопытством.
Мы снова приехали на Ривьеру через некоторое время, когда дом был уже почти окончен. Не стану его описывать – все равно не сумел бы сделать это как надо, – только это оказалось что-то совершенно особенное, и он был прекрасен! Я мог это видеть. Это был дом, которым человек мог гордиться, гордиться, показывая его другим, гордиться, глядя на него без посторонних, гордиться, живя в нем… может, с кем-то, очень подходящим. И тогда, неожиданно, Сантоникс сказал мне:
– А знаешь, я мог бы построить дом тебе. Я бы знал, какой дом тебе хочется.
– Да я и сам не знал бы, – честно признался я, покачав головой.
– Вероятней всего, ты сам правда не знал бы. А я знал бы – за тебя. Жаль, тысячу раз жаль, что у тебя на это денег нет.
– И никогда не будет, – сказал я.
– Не говори так, – возразил Сантоникс. – Родиться в бедности вовсе не значит в бедности остаться. Деньги – удивительная штука. Они идут туда, где они желанны.
– Я не очень сметлив.
– Тебе честолюбия не хватает. Честолюбие в тебе еще не проснулось, но, знаешь, оно в тебе есть.
– Ох, ладно, – откликнулся я. – Когда-нибудь, когда я разбужу свое честолюбие и обзаведусь деньгами, я явлюсь к тебе и скажу: «Построй мне дом!»
Тут он вздохнул. Потом сказал:
– Я не могу ждать… Нет. Не могу позволить себе ждать. У меня остается мало времени. Еще один дом. Или два дома. Не больше. Не хочется умирать молодым… Но иногда приходится. На самом деле, думаю, это не так уж важно.
– Придется мне поскорей разбудить свое честолюбие.
– Нет, – не согласился Сантоникс. – Ты здоров. Ты хорошо проводишь время. Не меняй свою жизнь.
– Да я не смог бы, даже если б попытался.
Тогда я считал, что это так и есть. Мне нравилось, как я живу, я хорошо проводил время, и со здоровьем у меня всегда было все в порядке. Мне пришлось возить уйму людей, которые много и усердно работали, заработали уйму денег, а к ним в придачу язву желудка и коронарный тромбоз и кучу других проблем из-за этой усердной работы. Я мог работать не хуже других, ну и что в результате? А честолюбия у меня не было, или мне казалось, что у меня его нет. У Сантоникса-то, я думаю, оно было. Я мог видеть, как проектирование домов, их строительство, вычерчивание планов и всякие другие вещи, которые мне не вполне были понятны, буквально вытягивали из него это его честолюбие. Ну, начать с того, что он ведь не был физически сильным человеком. У меня зародилась такая несусветная идея, что он просто убивает себя раньше времени, вкладывая столько труда, чтобы подстегнуть это свое честолюбие. Я не хотел так работать. И всё тут. Я не доверял работе, не любил работу. Я считал, что это самое худшее из всего, что человеческий род для себя, к сожалению, изобрел.
О
Во мне по-прежнему жило то странное чувство ожидания чего-то, ожидания, что что-то вот-вот будет мне предложено или что-то со мною случится – не знаю, какое из этих двух описаний подходит лучше. Думаю, на самом-то деле мне хотелось найти девушку, подходящую мне девушку – под этим я не имею в виду славную девушку, подходящую для того, чтобы на ней жениться и остепениться, какую имела в виду для меня моя мать, или мой дядя Джошуа, или мои друзья. В то время я ничего не знал про любовь. Все, что я тогда знал, был секс. Казалось, все мое поколение только это и знает. Мы слишком много об этом говорили, как мне представляется, и я слышал об этом слишком много и принимал это слишком всерьез. Мы не знали – ни мои друзья, ни я сам, – как это будет, когда это с нами случится. Любовь то есть. Мы были еще юными, в нас играла юная мужская сила, и на девушек мы смотрели, оценивая их формы, их ноги и их взгляды, какие они на нас бросали; и мы думали про себя: «Согласится или нет? Не потрачу ли я тут время зря?» И чем больше девушек тебе удавалось «сделать», тем больше ты хвастал, и тем более крутым парнем тебя считали, и тем более крутым считал себя ты сам.
В действительности мысль о том, что все это никак не сводится только к сексу, не приходила тогда мне в голову. Наверное, рано или поздно это случается со всеми, и ко всем она приходит неожиданно. Ты ведь не думаешь так, как ты воображал, что будешь думать. «Эта девушка, наверное, как раз девушка для меня… Эта девушка будет моей…» Во всяком случае, я чувствовал совсем не так. Я не знал, что, когда это случится, это случится так нежданно-негаданно. Что я скажу себе: «Вот девушка, которой я принадлежу. Я – ее. Я принадлежу ей. Целиком и полностью. Навсегда». Мне и не снилось, что это так будет. Разве не сказал как-то один из старых комиков – это потом стало у него довольно избитой шуткой: «Я был однажды влюблен, и, если б я почувствовал, что это опять мне грозит, клянусь, я бы тотчас эмигрировал!» Так это было и со мной. Если б я знал, если б я только знал, что это значит, к чему это все приведет, я бы тоже эмигрировал. То есть если б ума хватило.
Глава 4
Я не выбросил из головы свой план поездки на аукцион.
До аукциона оставалось три недели. У меня были еще две поездки на Континент [6] – одна в Германию, другая во Францию. И вот, когда я был в Гамбурге, дело дошло до критической точки. Начать с того, что мне был просто отвратителен клиент, которого я вез, да и его жена тоже. Они отличались тем, чего я больше всего терпеть не мог. Оба были грубы, ни с кем не считались, неприятны внешне, и, я думаю, именно из-за них развилось во мне ощущение, что мне стала уже невыносима жизнь, требующая постоянного низкопоклонства. Не думайте, я был вполне аккуратен; я думал, что не вытерплю с ними более ни дня, но я им этого не говорил. Ничего хорошего не выйдет, если портить отношения с фирмой, которая тебе работу дает. Так что я позвонил к ним в отель, сообщил, что заболел, и телеграмму в Лондон дал о том же. Написал, что могу оказаться в карантине и что разумнее всего прислать другого водителя мне на замену. Никто не мог бы возложить на меня вину за это. Никто не стал бы настолько беспокоиться обо мне, чтобы наводить дальнейшие справки; подумали бы только, что у меня, видимо, слишком высокая температура, чтобы и дальше сообщать о себе. А потом я явлюсь в Лондон и начну плести байки о том, как тяжело болел. Только я не был по-настоящему уверен, что так сделаю. Был сыт по горло шоферской тягомотиной.
6
Континентом на Британских островах называют континентальную Европу.