Ночь - царство кота
Шрифт:
— Ну, рассказывай, девонька, — Бихман одним глотком выпил коньяк и налил еще.
Лена уставилась на него непонимающе.
— Рассказывай, откуда взялась? Я-то, старый дурак, не догадался, в чем дело, а она тут как тут — лампу менять, кровь, понимаете, на оттенок темнее, гемоглобина в ней не хватает, больной загибается, все вокруг от страха в штаны наложили, а мне, старому дураку, и невдомек почему. Высокий класс! Я же тебя уже почти пять лет знаю, шкуру шить она, видите ли, умеет, и все! А ты же хирург от Бога, как я сразу не догадался, сестра, к чертовой матери, да за тобой хорошая школа стоит, ты же все, что на столе, как хирург читаешь, а не как сестра-недоучка. Выкладывай-выкладывай,
В Израиле Лена оказалась случайно, меньше чем за неделю, при помощи московской милиции, ОВИРа и израильского посольства.
— Гляди, узников Сиона привезли! — мрачно пошутил Артем, когда после часовой задержки к арендованному Сохнутом самолету подъехала милицейская газель, а без пяти часов репатрианты вовсю проклинали этот самый час.
Из газели выпрыгнул старлей и галантно подал руку даме, другой старлей вынес единственный чемодан и галопом потащил в самолет. Дама, оказавшаяся симпатичной блондинкой лет двадцати с небольшим, войдя в салон, остановилась возле Артема и, нерешительно глядя на пустующее рядом кресло, спросила:
— Этот самолет и правда в Израиль летит?
— В Биробиджан, — желчно ответил Артем, — вы что, Казанский вокзал не узнаете?
Через проход радостно заржали. На глазах у девушки показались слезы.
— Темка! Убью! — Катерина перелезла через артемовы ноги и быстро подобрала бутылки с детским питанием, сваленные на чудом оставшееся свободным место в первом ряду, доставшимся им благодаря грудному Мишке.
— Вы садитесь, меня Катя зовут, а вас как?
— Надя…, то есть Лена.
— Вы уж бы решили, девушка, Надя или Лена, пора в вашем возрасте… — начал было снова Артем, но Катькин локоть больно вонзился ему в бок.
— Садитесь, Лена, не слушайте его, он просто мозги отсидел.
Боинг, взвыв, неспешно покатился к началу полосы, пока стюардессы разыгрывали привычную взлетную пантомиму. Надя—Лена кое—как устроилась в кресле и попыталась вслушаться. Слезы по ее лицу катились уже непрерывно. Девица из Эль—Аль принесла воды и какую—то таблетку, мгновенно закатившуюся под кресло. На подмогу примчался еще и парень, но тут самолет взревел, и стюарды—стюардессы послушно пристегнулись по местам. Надя—Лена тряслась, заглушая двигатели стуком зубов о стакан, Артем никогда в жизни не видел, чтобы человека такой колотун разобрал. Кому было хорошо, так это Мишке, впервые в жизни нажравшемуся за счет Эль-Аль израильских детских смесей и мирно спавшему во вделанной в стену люльке. Надя—Лена общими усилиями мало-помалу успокоилась и выдала Катерине, а заодно и Артему, такую историю из собственной жизни, что поверить нормальному человеку было трудно.
Надя перешла на последний курс московского Первого Меда и приложила все силы, чтобы попасть на практику в хирургию Бурденко. Практика как практика: Афган уже позади, а первая чеченская еще не началась — тишь да гладь, генералы ноги на охоте ломают. А кончилась идиллия, когда скорая привезла бывшего афганца, а теперь новорусского бизнесмена Колюню, прошитого швейной машинкой типа Калашников.
— Принимайте поповича, — радостно возопили санитары скорой, завидев гурьбу молодых докторов, высыпавших навстречу.
— Попович — это фамилия? — спросил один из практикантов.
— Попович — это статус, — ответил один из санитаров, — нежилец — это попович, если православный.
Поповича оперировали три бригады, в том числе и студенты, и вытащили с того света к большому удовлетворению госпитального начальства, кафедры хирургии Первого Меда, а также старшего лейтенанта КГБ Толюни, который сам, собственно говоря, Колюню из
Очнулся Колюня на третий после операции день, или он только делал вид, что находился три дня в коме, воспользовавшись своими спецназовскими афганскими трюками, но в злосчастный момент, когда он открыл глаза, Надя была в комнате одна после смены бинтов.
— Ты — моя, бля буду! — услышала Надя неожиданно отчетливо произнесенные слова и, в первый момент, не поняла, откуда они.
— Слышь, коза, как звать, моя будешь, — Колюнины губы почти не двигались, он говорил, словно мумия.
Надя бросилась в корридор, где попала прямо в объятия ошалевшего от двойной радости Толюни, не знавшего, чему радоваться больше — то ли пробуждению подследственного, то ли несказанной удаче с Надей, которую Толюня успокоил, как мог, и ринулся выполнять свой служебный долг. Но несмотря на все заверения Толюни, история имела продолжение. Через какое-то время Надежда заметила за собой откровенно нахальную и неприкрытую слежку, начинавшуюся от дома и не отпускавшую на протяжении всего дня. Толюня поклялся, что ни один посетитель к Колюне не просочился, только КГБ да бурденковский персонал, и пообещал разобраться с гадами. Ни этого, ни других обещаний Толюня выполнить не успел.
На следующий день прямо с утра Надю вызвали в кабинет начальника госпиталя, где были ее завкафедрой, декан и несколько довольно старших офицеров. Из КГБ, как ей сразу же и объяснили. Очень быстро выяснилось, что Толюню нашли утром с простреленной головой, а в записной книжке Надин адрес и телефон. Беседовали очень приятно, степенно и уважительно, как Надя потом сообразила, почти как с вдовой коллеги. За всеми разговорами и расспросами она и думать не думала о своей дальнейшей судьбе, когда вошел еще один офицер и что-то шепнул старшему. Тот выслушал, не проронив ни слова, не сделав ни единого жеста, и наблюдательная Надя заметила лишь напрягшиеся скулы.
Все вышли, оставив ее одну минут на двадцать. Когда Надя попыталась пойти в туалет, ее вежливо попросили подождать несколько минут. В уборную Надя попала под бдительным двойным женским конвоем, тщательно проверившим все кабинки, раковины, шкафы и сливные бачки.
— Вы что, всюду меня сопровождать будете, и дома тоже? — раздраженно спросила Надя, но ответа не получила.
Очутившись опять в кабинете начальника Надежда почувствовала, что атмосфера изменилась радикально — институтские остались, а из КГБ были все другие, новые. И все смотрели на нее, но сразу же отводили глаза. Ну вот, доигралась, подумала она, теперь еще и в связями с мафией обвинят, да и в смерти Толюни — наверняка у него все записано было, и что Колюня трепал, да и сама не молчала.
Надю усадили, и к ней сразу подсел молодой полковник.
— Вы, Надежда, без пяти минут хирург, поэтому я скажу вам все сразу и без околичностей — утром по дороге на работу вашу мать сбила машина. Насмерть. Нам только что сообщили.
В первый момент Надя не поняла, что ей сказали — на языке вертелась заготовленная фраза, что все — чушь и Толюню она любила как родного, только не спала, а козла этого мафиозного знать не знает. Надя так и осталась сидеть с открытым ртом, не издав ни звука, чем воспользовались давешние туалетные сопроводители, запихнув рот таблетку и дав запить.