Ночь тебя найдет
Шрифт:
Я успеваю досчитать до девяти, когда открываю глаза и понимаю, что легкий порыв ветра на счет «пять» исходил не от кондиционера.
Мужчина стоит, прислонившись спиной к открытой двери и скрестив на груди руки. И мне не нужен красный кружок на запястье, чтобы понять — от такого жди неприятностей.
Пайпер вскакивает, взгляд прикован к вмятине на коже.
Я тоже вскакиваю; передо мной друг Майка, детектив Джесс Шарп, и я гадаю, сколько глупостей из тех, что я успела наговорить, он услышал. Пайпер меня подставила? Если ее
Фотографии раскиданы по всему полу, и я не знаю, кто из нас двоих сбросил их, когда мы резко вскочили со стульев. Уверена я только в том, что мой телефон тоже слетел со стола, и удар вышел нешуточный.
Всего три шага — и Джесс Шарп нависает надо мной. Такого, как он, не прошибешь. Это относится и к его эго. На боку пистолет, но он прекрасно обошелся бы и без пистолета. Майк стоит у него за спиной, на лице написано раскаяние. Он предупредил меня, что Шарп — парень резковатый, всегда идет до конца, для него мир поделен на черное и белое, как на гравюрах Эшера [4]. Однако о таком типе доминирования он не упомянул. Когда Шарп в комнате, все остальное уменьшается, словно скукоживается. Воздух, пространство, я сама.
Мой телефон. Под ногами его нет, и я впадаю в легкую панику. Должно быть, закатился под стол. Утром я отключила пароль, чтобы не вводить его постоянно, есть у меня такая дурная привычка. Я отказываюсь подключать функцию распознавания лиц. Не хочу, чтобы кто-нибудь листал странные фотки, которые я делаю, слушал сбивчивые голосовые, надиктованные шепотом, или разглядывал мою историю интернет-запросов, из-за которой гугловские аналитики мечутся в панике, не зная, рекламу чего мне подсунуть: антипсихотика «Латуда» или хорроров Джордана Пила [5].
Я падаю на пол и ползаю под столом, пока пальцы не натыкаются на гладкую поверхность телефона.
Экран оживает, обнаруживая новую трещинку; плохая примета, как с зеркалом. Ноcы ботинок Шарпа в футе от моего лица, черные и заостренные, так близко, что ему ничего не стоит выбить телефон у меня из руки. Садисты братья Гримм рано научили меня, что оставлять без внимания подобные предупреждения — себе дороже. В сказках «особенных девушек» вроде меня обычно кромсают на куски. Колдовство и дар предвидения — проклятия, из-за которых таким, как я, отрубают руки, лишают голоса, ботинками со стальными мысами пронзают до самых кишок.
Я достаю фотокарточки из-под стола и выбираюсь наружу — колени, ступни, задница. От его ботинок несет навозом. Этот ракурс мне не по душе: он нависает сверху, я стою у подножия дерева.
Шарп держит в руке снимок места преступления, сделанный с воздуха, вглядывается в свалку — свежий коричневый прямоугольник посреди пышных зарослей, и три расплывчатые белые фигуры в комбинезонах криминалистов, будто ангелы, опустились с небес на могилу.
— Я вас испугал, — произносит он, не извиняясь, констатируя факт.
Протягивает
Игнорируя его руку и образ, который вижу, я поднимаюсь с пола.
— Спасибо.
Забираю у него снимок, складываю в стопку к остальным.
Закрывается дверь. Пайпер, ты вовремя смылась. Майк прислонился к противоположной стене и сжимает в руке фотографии, подобранные с пола. Молчит. Уступает дорогу коллеге, даже не представил меня.
— Тивви, ведь так? — спрашивает Шарп.
Я поворачиваю голову.
— Или все-таки Вивиан? Вивиан Роуз Буше. Подходящее имечко для экстрасенса. Подстегивает воображение. Приходится соответствовать. С Шарпом та же история.
— Вивви, через «В».
Я тут же жалею, что пустилась в объяснения. Он не из тех, кто ошибается, разве что намеренно. Примечателен в моем имени разве что тихий присвист в «Буше». Французские корни, говорила мама. Она сама придумала и вписала эту фамилию в наши свидетельства о рождении, уверена моя сестра.
— Вивви не называет себя экстрасенсом, — вмешивается Майк. Я буквально слышу непроизнесенное: «Я же тебя просил».
— У этого слова ругательный оттенок, — бормочу я. — Та же история, увы, со словом «христианин». Не все экстрасенсы говорят правду. Даже если искренне верят в то, что говорят.
— Вы христианка? — с нажимом спрашивает Шарп. — Поэтому, когда мы вошли, ваши глаза были закрыты? Вы с офицером Сайкс молились? Предпочитаете, чтобы люди не знали о том, что вы... христианка? Не любите в этом признаваться?
Джесс выдвигает стул и ставит на него ногу в ботинке.
— Я допрашивал множество людей, игравших с правдой. Патологических лжецов. Оскароносных актеров. Христиан, иудеев, мусульман. Восемьдесят шесть сидят в тюрьме. Семеро — в камере смертников. Двоих казнили. Тринадцать по-прежнему на свободе.
— Ближе к делу, — нетерпеливо перебивает его Майк. Я почти забыла о его присутствии. — Вивви, Шарп хочет узнать твое мнение об этих снимках. Он попросил меня выйти из комнаты. Думает, так ты добьешься большего прогресса. — Его сарказм словно сладкий сироп. — Ты не против?
Нет, Майк, я против. Моя мать умерла всего десять дней назад, а ты втравил меня в эту историю.
— Разумеется, не против, — отвечаю я. Сражение в коридоре Майк проиграл.
— Я тебе позже позвоню, — говорит Майк, протягивает мне фотографии, отдает честь и закрывает за собой дверь.
Я воображаю яркие пятна, выступившие у меня на щеках от злости. «Алые розы», — зовет их моя сестра с тех пор, как впервые взяла меня на руки и от моих воплей у нее чуть не лопнули барабанные перепонки.