Ночь умирает с рассветом
Шрифт:
С зайчатиной он управился живо — разве ж это еда мужику? На третий день чуть не у самой землянки подстрелил кабаргу — осторожная тварь, а зазевалась...
Острая тревога не покидала Василия. К этому нежданно-негаданно прибавилась непонятная тоска по дому. Жена, правда, вспоминалась не так уж ясно, а дочка Настенька как живая стояла перед глазами, протяни, кажется, руку — тут и есть. Этакая беленькая да голубоглазая, так и жмется к отцу, умница. Хороша доченька, красавица. В мать лицом удалась.
Василий прикрыл
Катерина была почти на двадцать лет моложе Василия. Девкой жила в бедности, не от сладкой жизни пошла в богатый дом, под железную крышу, вскоре после смерти первой жены Василия.
Прожили они без малого четыре года. Принесла Катерина мужу одну-единственную дочку Настеньку...
Все вспомнил Василий, только одно забыл: как мордовал Катерину, попрекал голодной родней, сомневался в верности — по ночам щипал до кровавых синяков, выворачивал руки. А на людях улыбался, называл красавицей, залеточкой...
Жалостные, елейные мысли небыстро текли в его голове, словно мутный ручеек по глинистому вязкому дну. Но вот Василию вспомнился братец Катеринушки Кеша, сгореть бы ему синим пламенем...
Был Кешка самым лютым ненавистником Василия. В деревне мужиков совращал против него. Петля на Спиридоновых воротах тоже, однако, Кешкино дело... Первый к большевикам перебежал, всех бесштанных за собой перетащил. А хлеб кто у Василия выгреб из амбара? Кешкины поганые руки... За главного был у советчиков и допрыгался.
Василий вспомнил последнюю встречу с Иннокентием Честных. «Дал же бог вору такую фамилию», — озлобленно подумал он.
Было это в Троицкосавске... Ночью пригнали в Красные казармы новую партию арестантов, а утром — вот те на — Василий нос к носу столкнулся с Кешкой, которого два казака вели на допрос.
— Дозвольте, казачки, со сродственничком словечком перекинуться, — попросил Иннокентий, останавливаясь.
Конвоиры сжалились. Может и не сжалились, а что плохого, если арестант перед смертью какое слово скажет близкому человеку? Не должно быть плохого.
Василий насторожился, побоялся, что Кешка станет просить вызволить из смертной долюшки. Поди, перетрухал, язва...
Иннокентий же погнул разговор в другую сторону.
— В чести ли у начальства, дорогой шуринок?
— Не жалуюсь... — осторожно ответил Василий. — Бог не без милости...
— Слышал, слышал, — кивнул головой Иннокентий. — Вчера прибыл, а уже наслышался. Спиридона да тебя вся тюрьма славит.
Не давая Василию ответить, насмешливо проговорил:
— Сходи, шурин, к попу. Исповедуйся, причастись да закажи по себе отходную.
Василий растерянно замигал куцыми тяжелыми веками:
— Пошто богохульствуешь, Кеша? По здоровому — отходную...
Иннокентий жестко рассмеялся:
— А я тебе долго-то не дам здоровому разгуливать. Как вырвусь отсюда, так ты и пропал. Беги к попу, пока срок не вышел.
И вдруг харкнул Василию в рожу.
Василий утерся, смиренно пробормотал:
— Бог тебе судья...
Соломаху все же упредил, что за гусь такой Кешка Честных.
Теперь, наверно, и костей его не соберешь: волки изгрызли, вороны растащили. Правда, перед своим побегом Василий разыскал Кешку в подвале, шепнул:
— На расстрел поведут, во втором ряду стой. Когда станут... это самое... пригнись, а то — упади. Может, и живой останешься.
На удивленный взгляд Иннокентия ответил:
— Я сегодня ходу отседова. Опостылело все. Не хочу боле чужого греха на душу принимать.
Не для Кешки Честных сделал это Василий, нет. Подумал, может, наперед сгодится, до красных дойдет. Ведь чем черт иногда не шутит...
...Было тепло-тепло, а в ночь на пятые сутки после ухода Спиридона ударил мороз — весной в Забайкалье так нередко случается. Обмякший было снег словно сковало, покрылся толстой ледяной коркой — ни пешком, ни на лыжах далеко не уйдешь, гололедица.
Спиридон выбился из сил — хоть ложись да помирай. А кому охота помирать? Собственная смерть всегда представлялась Спиридону нелепостью, сильное тело содрогалось при мысли, что он может умереть.
Рубаха на нем недавно была мокрая от пота, а теперь обледенела, сжимает грудь железными тисками, даже полушубок не спасает... Там, в Никишкиной пади, было не до еды, за все дни, почитай, никакого куска в рот не брал, даже чай только дважды варил, пил воду из горячего ключа. Вода противная, от нее шибает тухлыми яйцами... А теперь, хоть кору у деревьев обгладывай: перетощал, никакой мочи нет. И жажда долит...
Лыжи расползались на обледеневшем снегу. Спиридон взвалил их на плечо, пошел пешком — ноги то проваливались под толстую корку льда, то скользили.
Далеко ли до дому? Там Васька сидит у железной печки, греет свой тощий зад. Никакой беды не знает, гнида. Поди, горячий чай хлебает из котелка, радуется, что Спиридон сгинул в тайге. Нет, врешь, Спиридон живой!
Далеко до дому... Впереди много верст тайги, горы...
Поднялся ветер.
Спиридон укрылся в зарослях за деревьями — там не так свищет. Насобирал дров на костер, надрал коры с молодой березы. Заметил, что под корой у березы влажное зеленое тело: весна, дерево проснулось...