Ночь в Новом Орлеане
Шрифт:
– Так, что с ней случилось?
– Люди её презирали. Она обратилась ко мне за помощью. Я смеялся над ней, как будто она не понимает, какую помощь я могу ей оказать. Но она понимала. Ей было очень тяжело. Она попросила разрешение убить себя. Очень странно, не так ли? Люди думают, что они сами хозяева своих жизней и могут отнять её у себя, когда пожелают. Но это я решаю, кто достоин умереть. Если я посчитаю, что самоубийца не заслужил смерть, то пуля не попадает в мозг, веревка на виселице рвется, а яд – лишь продолжает жизнь и так далее. Никакого покоя.
– И что там?
– Весь мир, глазами ребенка, покончившего с собой в десять лет.
– Ты бог?
– Многие назовут меня богов, еще больше – дьяволом.
– Но кто ты?
– Ты можешь называть меня Смерть. Это – самое правдивое из всех имен.
– Мое имя – Джесс. Приятно познакомиться, Смерть.
– Вот и наши миры встретились.
Он улыбнулся, пожал ей руку и ушел. Джесс осталась одна со Снорри, тот тихо мяукал в уголке…
На следующее утро, проклиная весь, допустивший создание будильников, мир, я споткнулся об собственный труп, в который раз, кстати. Под своим ненавистным трупом, который только то и делает, что путается под ногами, я имею в виду старого, усталого себя, который давно умер, уступив место для жизни более достойному «мне», если я имею право так себя называть. Мой труп хоть и не был материальным, но я всё же умудрился об него споткнуться.
Я упал на твердую поверхность, которую, кажется, называют полом. Я начал объяснять полу по-русски, какой он «нехороший» и «куда ему следует пойти». Потом я понял, что, так и не проснувшись, я выражаю своё неуважение к полу. Где же добрый, воспитанный мальчик, которым я долгое время себя воображал? Какой бедный пол. Он же ничего мне, на самом деле, не сделал. Это я дурак. А он просто выполняет свою функцию. Какая неблагодарная работа у моего пола. А затем усмехнулся, вспомнив, что об милого мальчика я недавно споткнулся. Встав с примирившегося со мной линолеума, я пошел на кухню, ожидая долгожданный завтрак.
На кухне я встретил мечту всего моего утра – амброзию небесную. Яичница я беконом и кофе с марш мэллоу. Никогда в жизни я так не радовался еде. Слезы потекли по моему лицу при взгляде на неё.
– Доброе утро! – сказало моё счастье.
– Утро никогда добрым не бывает. Mattina non `e buono – как бы сказал итальянец. Особенно, когда ты просыпаешься и не успеваешь открыть глаза, спотыкаешься об свой труп и понимаешь, какая ты сволочь в диалоге с полом. А ты не так думаешь, бекон?
– Я не бекон.
– Да? Тогда с кем я разговариваю? С кофе? Нет, оно любит молчать. Так что не ври мне, бекон.
– Обернись.
Я выполнил его приказ и за своей спиной увидел Чарли, которая недовольно смотрела на меня.
– Ты уверен, что упал
– Совершенно, хотя… нет, на крышу я не мог упасть, хотя, с радостью бы попробовал. Эх, эта гравитация. Без неё было бы намного веселее!
– Ты не исправим. Но, наверное, именно поэтому, я люблю тебя.
– Да, скорее всего. А я люблю этот завтрак. Не возражаешь?
– Нет, угощайся.
Я сел за стол.
– Не понимаю тебя. Для меня – утро самое светлое время суток, когда день только начинается и всё еще впереди. А ты выглядишь так, что в этот день тебя расстреляют.
– Нет, в день, когда меня расстреляют, я буду счастлив.
– Ты так сильно не любишь жизнь?
– А за что её любить? Тебе повезло, что ты любишь жизнь. Когда любишь её, не замечаешь уродство. Без них она не может обойтись и держит их глубоко в себе. Может быть, я тоже полюблю жизнь. Но не сегодня.
– Это уже, как посмотреть.
Я сделал вид, что не заметил её ехидной насмешки. Доел свою радость и снова загрустил. Через десять минут, я был готов и стоял у двери, собираясь посвятить еще один день своей работе. В русском языке, работа имеет корень «раб». А в увольнении, корень «воля». Какой правдивый язык. Все так и есть. И больше всего, я боюсь перестать быть рабом и получить волю. Я выбежал из квартиры, посматривая на часы. 7.40 – успеваю.
А Чарли мирно пила чай и смотрела в окно, наслаждаясь сонным город. Как иногда хочется, просто быть Чарли. Новый Орлеан был полон таких же, как и я. Чарли улыбнулась, насмехаясь нашей жалостью.
Город надел свою дневную маску.
Как только она допила чай, к её буйной голове пристала мысль: «А как там Лидка?..» И в этот миг прозвучал звонок в дверь. Чарли даже не сомневалась, кто был за дверью. Она открыла.
–
Лидка, лёгка на помине, как я рада тебя видеть!
Ответив взаимностью, эта скромная, с элементами тайны, девушка, зашла в квартиру.
– Чарли, Чарли! – кричала она, – сегодня пятница. Надо это отпраздновать!
– Но мы же вчера праздновали…
– Не так. Нам надо бы разбудить Джесс и пойти на улицу, где можно будет прикупить чего-нибудь.
– Так мы что, будем праздновать каждый день? Разве – это не слишком?
– Почему, разве новый день не стоит того, что бы радоваться и отпраздновать его?
– Но если праздновать каждый день, через месяц другой, наверное, будешь молить, что бы, ни проснуться завтра. Слишком много праздников ещё хуже, чем слишком долгое их отсутствие.
– С отсутствием праздников мы справимся. Пошли, нужно зайти за Джесс.
– А она будет рада?
– Конечно! Правда, она может и не захотеть, но нам же всё равно. Мы должны радоваться жизни и делать людей счастливым, хотят они того, или нет.
– Что правда – то правда, – усмехнулась моя Чарли.
Чарли начала одеваться. Через несколько часов они вышли из дому и постучались к Джесс. Она не открывала. Потом, они несколько минут настойчиво звонили в её дверь. После упорного сопротивления, Джесс сдалась. Дверь открылась, и она монстром предстала перед своими подружками во всей своей красоте. Мешки под её глазами имели свои мешки. Волосы угрожающе стояли вверх. Взглядом она пронзила гостей, разорвала и испепелила.