Ночи Виллджамура

Ньютон Марк Чаран

Одна из дверей, ведущих на балкон, была приоткрыта. В комнате сильно пахло краской, и Трист подумал, что это сделала Туя, чтобы слегка проветрить. Он шагнул к двери, чтобы отгородиться от вечной зимы. Окружающий мир снаружи сократился до двух световых точек. Все были там, где им положено: в постели, в тепле. Вдруг с улицы донеслась чья-то болтовня, два клинка звякнули друг о друга, вспыхнул смех. Наверное, два юнца пробуют себя в искусстве владения мечом.

Туя повалилась на кровать, сжимая голову руками. Взглянув несколько раз на Триста, она начала

освобождаться от одежд. Пока она была занята, он решил пройтись по комнате и осмотреться, вдруг удастся найти что-нибудь самому. Не зная, с чего начать, он направился к холстам, составленным в углу и накрытым тряпкой. Что ж, в конце концов, единственным ключом, обнаруженным Джеридом, была краска.

Кроме больших холстов, поставленных на пол, там было еще несколько на мольбертах и около дюжины поменьше сбоку. Все их покрывал большой кусок плотной материи, и, приподняв ее край, он увидел изображение животного, которое не смог опознать. Что бы это ни было, лап у него явно было многовато. Весь его облик наводил на мысль о чем-то примитивном, а еще он почему-то вселял явное беспокойство.

– Ты… ты не хотел бы остаться на ночь? – дрожащим голосом начала Туя.

Закрыв глаза, она лежала на половине большой кровати, из одежды на ней был только корсет. Трист ясно видел уродливый шрам на ее щеке. Проигнорировав ее, он продолжал изучение картин.

– Ты красивый, – хихикнула она. – Мне бы понравилось, если бы ты сделал это со мной. Ну, давай. Ты же сам знаешь, что хочешь. Все вы, мужчины, одинаковые.

– Может быть, – сказал Трист. – Минуточку.

Вдруг она села:

– Что ты делаешь? Не смотри на них. – Толчком она оторвалась от кровати, ее босые ноги разъехались на гладком плиточном полу, и она упала ему на руки. Опуская ее на кровать, он подивился тому, какая она тяжелая. – Не надо на них смотреть, – повторила она.

– А почему нет? – ласково проговорил Трист. – По-моему, ты замечательная художница. Вот я и хочу поближе познакомиться с твоим талантом.

– Правда? Ты это не просто так говоришь? – Язык у нее опять начал заплетаться. Он знал, что действие наркотика продлится еще некоторое время.

– Нет, я не просто так говорю, – продолжал он. – Я хочу посмотреть и другие.

– Но… – Ее голос прервался.

Он чувствовал, что она борется с действием саннинди и что за этим скрыта какая-то тревога. Она разрывалась между желаниями отогнать его прочь от картин – он ясно видел это по ее глазам – и угодить ему всем, чем только можно, поделиться с ним всем, что у нее есть.

Но ему было безразлично.

– Я хочу увидеть твои картины, – настаивал он.

Она стала расшнуровывать корсет.

– Нет, – приказал он и мягко перехватил ее запястья.

Сначала она как будто смутилась, потом ответила ему ядовитой улыбкой.

Без слов она сумела выразить всю ненависть к нему.

– Ты красивая женщина, Туя, – сказал он, чтобы успокоить ее. Меньше всего ему сейчас нужна была сцена. – Но по-моему, нам не стоит делать это теперь, ты ведь не хочешь. – И он слегка толкнул

ее, чтобы она упала на кровать.

Она вздохнула, прикрыла глаза и осталась лежать, по-прежнему в корсете.

Трист вернулся к холстам и открыл еще один.

Что за колдовство такое?

Он даже отшатнулся, потрясенный. Синяя фигура выступала из ткани холста, поднимаясь и опускаясь, словно чья-то бурно дышащая грудь. Никакой определенной формы у нее не было. Некоторое время Трист смотрел на нее. Ему хотелось расспросить о ней Тую, но он решил, что пока рано.

Очень осторожно он открыл следующую картину, вид города из окна. Ничего примечательного. Не сводя глаз с пульсирующей синевы предыдущего холста, он стянул покрывало с четвертого.

И тут же отпрянул, невольно прижав ко рту ладонь.

Туя по-прежнему лежала на кровати и глядела в потолок. С искаженным от ужаса лицом, Трист вглядывался в изображение перед ним: это был расчлененный труп, который почему-то казался совершенно живым. Сердце – или что-то похожее на него – билось в его разъятом нутре, и красные струйки, может быть даже кровь, засыхали, стекая по холсту. С остатков его лица на Триста, не мигая, уставился один глаз.

Оглядевшись, он схватил пустой подсвечник и ткнул им в тварь на холсте. Она слегка пошевелилась, словно уходя от его нажатия.

«Что за чертовщина? – удивился Трист. – Неужели оно… живое?»

– Что ты… делаешь? – раздался вдруг голос Туи у него за спиной. В руке она сжимала нож, его острие было направлено на него. – Отойди от них! – прошипела она.

Действие наркотика, видимо, ослабевало, и быстро.

Трист медленно поднял руки и пошевелил пальцами. Пытаясь скрыть панику, он произнес:

– Эй… я ведь только взглянул на твои картины… Они замечательные.

– А теперь иди к кровати. – Она рассекла ножом воздух, словно подчеркивая свои слова. Вид у нее был смешной: с ножом и в одном корсете.

Он сделал, как она приказала. В сапоге у него был нож, но ему пока не хотелось вытаскивать его. Куда лучше было бы подчинить себе ее мысли, если только удастся проникнуть в ее мозг. Именно этому учили палачей – работать не с видимой частью личности, а проникать чуть глубже.

– Я не хочу ничего плохого, Туя, – сказал он, заметив, что глаза у нее еще сонные.

Она ответила ему неуверенным взглядом, и он понял, что она сама не знает, что ей делать дальше. Нож она держала ближе к себе, а значит, нападать не собиралась.

Судя по всему, эти чудовищные картинки имели для нее особый смысл.

– Расскажи мне о своем искусстве, – попросил он.

Переводя взгляд с нее на ее создания и обратно, он заметил, что они продолжают пульсировать. Она тоже повернулась к ним, и он не растерялся. Тем же подсвечником, которым тыкал в картину недавно, он ударил ее по голове, и она упала, но продолжала некоторое время стоять на коленях, так что ему пришлось хладнокровно нанести еще два точных удара по затылку.

Она застонала и рухнула ничком.