Ночи Виллджамура
Шрифт:
Нет. Не этого он хотел, она сама его вынудила, вот и пришлось прибегнуть к таким методам. Поставив подсвечник, он принялся шарить в ящиках ее ночного столика. Выбросив оттуда пару ремней, он крепко связал ее по рукам и ногам. Хватит уже ходить вокруг да около на цыпочках. Тут дело серьезное, и пора выяснить, что еще она задумала.
Он молча вышел из комнаты, бросив последний взгляд на ужасные холсты.
Час спустя связной на Гата-Сигр снабдил Триста новой порцией саннинди, достаточной для более длительного разговора с Туей.
Ее картины тревожили его, он хотел получить ответы.
Вернувшись, он застал ее там, где и оставил: на полу, в одном корсете. Бросив мокрый уличный
Дожидаясь, пока она не очнется, он стоял перед картинами и дрожал. Ужас изображенного на них не отпускал его, и это несмотря на годы практики в пыточных камерах инквизиции. Просто здесь был другой ужас, невероятная, искусственная жизнь пульсировала перед ним с неожиданной силой. Он протянул руку и осторожно, одним пальцем, коснулся полотна. И тут же подумал, что это, должно быть, какая-то поганая культистская задумка коверкает чистое искусство дауниров. Но зачем Туя держит такие пакости у себя? Как она может спать по ночам, когда ее отделяет от них лишь тонкий слой ткани? Неужели она сама нарисовала оживающие картины? Или все же купила их у какого-нибудь культиста?
За его спиной раздался кашель, – видимо, часть порошка попала ей в дыхательное горло. Он шагнул к ней.
– Как самочувствие? – спросил он.
Женщина глянула на него сквозь волосы, упавшие на лицо.
– Ужасно, – прохрипела она и потрогала рукой макушку, где уже наливалась солидная шишка.
– Хорошо, – сказал Трист. – А теперь расскажи мне всю правду.
Она убрала густую прядь волос за ухо.
– Прежде всего как твое имя?
– Туя Далууд.
– Возраст?
– Я… честно, не знаю, – ответила она.
– Ладно, Туя Далууд. Я хочу, чтобы ты объяснила мне свои картины. Почему они кажутся живыми?
– Потому что они живые.
– Каков вопрос, таков и ответ… – пробормотал Трист. – Ладно, скажем иначе: как ты это сделала? – Он встал перед ней на колени, почти угрожая, однако со стороны казалось, что они вот-вот поцелуются.
– Много лет назад я вступила в отношения с одним культистом. Короче, он дал мне соответствующий материал. Пару реликвий. И показал несколько приемов, которые позволяют вдохнуть жизнь в мои картины.
– С чего бы культисту заботиться об этом? – ухмыльнулся он.
Она посмотрела ему в глаза:
– С того, что он меня любил.
– Ах да, – продолжал издеваться Трист. – Он пользовался твоим телом за деньги, это ведь называется у тебя любовью?
– Все было совсем не так. Он заплатил мне только однажды, в самый первый раз…
– Уверен, что это был далеко не самый первый, – сказал он, надеясь, что его сарказм спровоцирует ее на что-нибудь.
– Почему вы так жестоки со мной? Я ведь ничего плохого вам не сделала.
– Правда, – сказал он и медленно снял с нее путы. – Давай-ка немного пройдемся по твоей галерее, а?
Она объяснила ему все, каждую картину, от первого замысла до конечного воплощения.
Те, что Трист видел вначале, скрывали такие ужасы, которые ему не суждено было забыть никогда. То, что сначала показалось ему омерзительным, на деле обернулось жестоким, поскольку ее творения и в самом деле обладали жизнью, но ни в одной из привычных ему форм. Целый час она посвящала его в тайны своих картин, показывала, как из сплетения линий на них образуются тела. Б'oльшую часть своих созданий она уже освободила, и они бродят теперь по архипелагу, прокладывая свои пути. Один образ заинтересовал его особенно: глиняная статуя лежащей собаки. Она водила головой, следя за каждым движением Туи, точно питалась ее присутствием. Пес был совершенно черным, весь, за исключением
– У меня есть еще один вопрос, – сказал Трист, когда часы на башне пробили тринадцать – полночь. – Зачем ты их рисуешь?
Она отвернулась к лампе, стоявшей на комоде, и стала глядеть на нее так, как, может быть, утопающий смотрит на огонь маяка.
– Думаю, наверное, просто потому, что я могу. Вы и не представляете себе, какое это чувство – когда твои порождения начинают жить. Этого никто не представляет, поэтому не буду даже пытаться объяснить. Так предмет искусства обретает свою собственную жизнь. Помню, когда я была совсем молодой, мои работы часто упрекали в отсутствии жизни. Зато теперь я могу заставить что угодно выйти из полотна на волю и делать, что я захочу, – пусть недолго, пусть оно потом умрет, все равно. И я делаю это потому… наверное, потому, что я одинока. Я живу в большом городе, но я всем здесь чужая. Мои родные умерли много лет назад. Вся моя жизнь прошла здесь, мне некуда больше идти. Никто не ждет меня ни в деревне, ни на каком-нибудь Бором забытом острове, да и какие у меня шансы уцелеть там в холода? Нет, я так и останусь здесь, вечно посторонней. Зато так мне легче работать. Я знаю, что, покончив со мной, мужчины возвращаются домой, к своим женам, семьям, и вряд ли кому-то из них понравилось бы, поздоровайся я с ним на улице. Вот почему каждый новый человек, появляющийся в моей спальне, делает меня еще более чужой, еще более одинокой. Добавляет мне новый шрам.
Но Трист не интересовался такими глупостями.
– Значит, ты можешь создать живое существо просто для того, чтобы убить кого-нибудь?
Прошло некоторое время, прежде чем она ответила, по-прежнему не меняя позы и не сводя глаз с лампы, так что он не знал, как она отнеслась к его вопросу.
– Да, конечно. И наверное, вам интересно знать, почему я это сделала.
Трист ждал продолжения.
И она продолжила:
– Гхуда много болтал в постели. Спальня шлюхи ведь похожа на исповедальню, вы бы удивились, узнав, сколько тайн доверяют мужчины женщинам вроде меня. Конечно, он был не совсем трезв, когда его вдруг понесло на тему беженцев: как они позорят наш город и мешают планам Совета. Он называл их паразитами и говорил, что они должны умереть раньше, чем высосут нашу казну досуха. А еще они распространяют заразу, которая угрожает выживанию нашего города, и он с советником Боллом и другими придумал некий план их удаления. Было совсем нетрудно понять, что он имел в виду, Трист, и я просто не могла позволить ему продолжать. Не могла дать ему уничтожить столько невинных жизней.
Триста тревожило, что она может знать о секретах Уртики и о его собственной причастности к ним.
– Есть ведь и другие способы решить эту проблему. Например, поставить в известность инквизицию.
– Думаете, я совсем глупая? Думаете, вы могли бы что-нибудь сделать? Да еще полагаясь на слово проститутки?
Значит, Уртика в безопасности.
Трист испытал чувство огромного облегчения.
– Это не значит, что ты можешь убивать кого вздумается, вопреки древнейшим законам нашего города.
– Полагаю, вы меня арестуете? – сказала она, глядя в пол.
Он подумал об этом, но решил иначе. Эта женщина определенно может быть ему полезна. Потом-то он, конечно, упечет ее за решетку. А пока пусть поможет ему поквитаться с Джеридом – ничего серьезного, так, небольшая интеллектуальная забава, месть за то, что тот блокирует его продвижение по карьерной лестнице. Заодно и восстановленная справедливость – око за око.
Трист еще раз оглядел ее полотна:
– Значит, ты можешь нарисовать что угодно, а потом оживить?