Ночная духота
Шрифт:
Из-за болезненного ощущения на лице я поняла, что счастливо улыбаюсь. Или граф вновь управлял моим телом, медленно превращая в мазохиста. Я залезла в машинку будто на электрический стул, и граф с улыбкой опустил раму. В последней попытке самосохранения я вжалась в железный бортик, прекрасно понимая, что на первом же круге центробежная сила швырнёт меня в объятья вампира, чтобы я ощутила теплоту всего его тела.
Бешено вращающаяся по кругу карусель не давала возможности отстраниться хотя бы на дюйм. Мне хотелось заплакать, но, похоже, я выплакала все свои слёзы в машине и теперь безмолвно принимала в тело сжигающий дотла огонь. Голова безвольно откинулась на плечо мучителя, и я с ужасом осознала, что не хочу, чтобы бег
Голова кружилась, ноги вело в сторону, но заботливая тёплая рука поддерживала меня за талию, задирая кофту и щекоча живот острыми ногтями. Взгляд туманился, и веки закрывались, вырывая из подожжённого тела стон, сдержать который я не могла. Из последних сил я выбросила руку вперёд, чтобы схватиться за тонкий канат заграждения, натянутый между колышками. Тот полоснул по ладони острыми ворсинками, и лёгкая физическая боль оказалась ушатом холодной воды для моего закипевшего сознания. Значит, граф намеренно не подчиняет меня своей воле полностью. Как долго он желает, чтобы я сопротивлялась ему, и возможно ли прекратить эту игру назло вампиру? Теперь я хочу покорно вязнуть в трясине, даже не раскрывая рта. Хватит!
Мне необходима была передышка, чтобы понять, как перестать быть на людях влюблённым подростком. Как упросить графа сжалиться надо мной? Здание кинотеатра выросло будто из-под земли, и я рванула туда, оставив вампира на небольшом, но всё же расстоянии. Я заметила сломанное кресло, перетянутое лентой, и поспешила занять единственное место у прохода. Теперь у графа не было возможности дотянуться до меня. Я пристегнулась ремнём и облегчённо выдохнула, ловя последние минуты свободы, а возможно и жизни. Краем глаза я видела, что граф спокойно откинулся на спинку кресла и нацепил на нос трёхмерные очки, будто мы вообще не были с ним знакомы. Я уставилась на уже оживший экран, приготовившись к путешествию на Южный Полюс, и вдруг полностью забыла, кто я и подле кого нахожусь.
Я уже видела этот фильм прежде, но тогда трёхмерные фигуры пингвинов вызывали лишь непроизвольную улыбку, возвращавшую на миг в безмятежное детство, когда поездка с горки была целым событием. Однако в этот раз каждая новая встряска кресла, каждая меняющаяся на экране картинка безжалостно рвала связь с реальностью, и я полностью перевоплотилась в пингвина, радостно скользящего вниз по снежному склону прямо в воды Южного Океана. И вот моё сердце замерло на самом высоком взлёте кресла и вновь упало вниз, когда на меня двинулась страшная зубастая морда. Пальцы непроизвольно вцепились в подлокотник, когда пингвин стал пытаться найти спасение в глубине вод. Напрасно — смертельная пасть уже близко, и я из последних сил, уже без какой-либо надежды, перебирала в воде лапками. Вот она — снежная глыба, она совсем рядом — последний рывок, и ты спасён. Только друзья-пингвины смеются. Не может быть, не могло все это привидится… Ведь вот же, этот зубастый кожаный мешок — он здесь, в снегу, прямо рядом с нами и все ещё готов сожрать меня. Но я больше не бегу, а напротив делаю шаг вперёд, навстречу опасности — и я улыбаюсь чудовищу. Я не боюсь смерти, которую несут его клыки, я не боюсь его. И он отступает, огрызается, но уже не нападает, хотя и знает, что сила на его стороне, и я ничего не смогу сделать, чтобы защитить себя — только улыбаться в ответ. Улыбайся, смейся, и он уйдёт, потому что бесстрашная жертва невкусна, пресна без соуса, замешенного на слезах и страхе. Страхе неизбежного конца. И вот оно на экране — самое страшное слово — «конец».
Яркий свет, что это? Где я? Звук отстёгивающегося ремня, и передо мной холодная рука, в которую мёртвой хваткой вплетены мои пальцы. Я невольно дёрнулась, когда острые ногти стащили с меня очки и бросили
— Улыбайся, смейся, и он уйдёт, потому что бесстрашная жертва невкусна, пресна без соуса, замешенного на слезах и страхе, — услышала я вновь, и в этот раз поняла, что это граф говорил со мной.
— Что? — переспросила я, опускаясь на скамейку.
— То, что я сказал, — граф сел рядом. — К сожалению, катарсис не убивает в человеке два первородных чувства — радости и страха, которые являются первоосновой для всех остальных чувств, потому при соответствующем умении Клиф сумеет вернуть тебя себе, как только что сделал я. Послушай, Катья. Я не могу предсказать его действия, но единственная твоя защита — это научиться не бояться. Если тебе вдруг становится страшно подле вампира, то ты смейся вместо того, чтобы плакать. Это единственно-возможный блок, но поставить его можешь лишь ты сама. Не жалей Клифа, не вспоминай ничего хорошего или грустного из своего прошлого. Думай лишь о том, что тебя смешило в нём. Нарисуй в голове на него карикатуру и воспринимай все его действия лишь через эту призму. Прости, — ледяные ладони парижанина легли на мои, и он качнул головой и горько усмехнулся: — Это всё, что я могу для тебя сделать.
Меня била дрожь, но я не вырывала рук из ледяного пожатия. Я пыталась вновь поверить в честность сидящего рядом вампира.
— Я доверяю вам, Антуан, — повторила я вновь фразу, с которой покинула дом Лорана, до конца так и не поверив, что не вру себе. — Я доверяю вам.
— Я постараюсь быть рядом, но не могу обещать помощь, потому что глупо верить в своё всесилие. И я в него не верю. Я пытался и не сумел помочь Лорану.
— А отчего вы помогаете мне? Оттого, что вам так не понравился Клиф?
— Зачем тебе правда? Важно то, что я помогаю. Вернее уже помог, как мог. Дальше дело за тобой.
— А что хочет Клиф? Влюбить меня в себя, чтобы убить и получить силу? Или он действительно любит меня и желает оставить подле себя навсегда?
— И ты думаешь, что я могу ответить на данный вопрос? — улыбнулся граф. — Нет, не могу. И зачем тебе знать его мотивы, когда ты не хочешь ни умереть, ни полюбить его? В общем-то, это равносильно одно другому. Я бы мог сказать, что в вампире в момент перерождения умирают эти два первородных начала: радость и страх, а без них невозможно любить. Но вдруг существует вампир, способный на любовь? Тогда ты скажешь, что я подлый лжец.
— Зачем любви радость и страх?
— Когда любишь, то испытываешь радость от обладания любимым и одновременно страх потерять его. Разве не так?
— Значит, вы не способны любить? И не верите, что Клиф способен? Таков ваш ответ. А способен ли человек?
— Я уже забыл, когда был человеком. И сдаётся мне, что истинной любви я не познал.
— А что такое истинная любовь?
— Катья, ты мне надоела. Я не хочу говорить с тобой о любви.
И вампир действительно отвернулся и стал смотреть в конец пустой дорожки, но когда захотел встать, я ловко ухватилась за его футболку.
— Так как же я пойму, что Клиф начинает влюблять меня в себя? Сейчас я ощутила к вам плотское влечение, но и только. Я продолжала вас ненавидеть. Даже сильнее, чем прежде. Не говорите мне, что любовь и есть эта ненависть и беспомощность противостоять своей природе. Покажите мне её настоящую.
Я произнесла свою просьбу и замерла, не в силах вынести огня, вспыхнувшего за мутными стёклами графских глаз.
— А если я не смогу потушить в тебе этот огонь? Что ты будешь тогда делать?