Ночная
Шрифт:
Его удивление было вполне понятно: такие дела на Тангарре быстро не делались. Советников выбирали тщательнее, чем жену: та надоест — и на костер, а с советником-то каждый день общаться! И чтобы им стал кто-то настолько молодой, что еще даже сам жениться не успел…
Раинер нахмурился, так и не пригубив вино, и потянул меня по ступеням вверх — к темной громаде Собора.
Там его появление предсказуемо произвело фурор. Молодой послушник — совсем еще мальчишка — выронил метлу, которой медитативно шаркал у порога, с вожделением поглядывая на гульбище внизу, и метнулся
– Кажется, твои братья решили, что ты умер, — заметила я. — А теперь восстал неупокойником и таскаешься с девицами.
Раинер спохватился и выпустил мою руку. Я хозяйственно подобрала метлу и прислонила ее к косяку.
Эту трогательную картину и застал смутно знакомый парень, выскочивший с молитвенником наперевес из внутренних помещений. Начатая уже литания встала у него поперек горла: неупокойника он бы еще как-то задержал до прибытия остального десятка, но против двоих мертвецов — или, того хуже, мертвеца с женщиной — выстоять ему не светило. Дружинник посерел лицом и попятился, и Раинер досадливо ругнулся.
– Еще ты давай убеги впереди своего визга, Камиль, — раздраженно пробурчал десятник, решительно переступая порог. — Живой я, живой! Не веришь — спой.
– Й-я-а еще не д-доучил, — проникновенно признался Камиль, и стало понятно, что он немногим старше удравшего послушника.
Раинер резко выдохнул, прикрыв глаза, и затянул литанию сам.
Выверенная акустика храмовой залы подхватила его голос, расцветив его новыми обертонами, подхватив мелодию эхом. Казалось, будто Раинеру подпевал целый хор — с искушающей хрипотцой, царапающей слух, шуршащей где-то под ребрами, распадающейся на сотни и сотни голосов, отстающих друг от друга на доли секунды. Сумрачные краски витражного света охватывали его фигуру слабо сияющим ореолом, услужливо рассыпая цветные блики под каждый его шаг.
Я застыла на пороге — дура дурой, зачарованная, завороженная, безнадежно прикусив губу.
Хорош, паршивец. До чего же хорош…
Камиль, похоже, всецело разделял мои впечатления. Первые слова молитвы он слушал, разинув рот, на середине у него задрожали губы, а под конец дружинник все-таки выронил молитвенник на пол и бросился обниматься — по-медвежьи неуклюже, каждым жестом выдавая, как ему непривычны такие выражения чувств — и как они ему нужны.
Я, наконец, вспомнила, где видела его. Камиль входил в десяток Раинера. Это его он посылал в храм сообщить, что нашелся артефакт, способный растворить неупокойника.
Раинер подтвердил мои выводы, неловко похлопав Камиля по спине и быстро отстранившись.
– Где ты был? — неровным голосом спросил он и, спохватившись, подобрал молитвенник с пола. — Мы уже решили… в Нищем квартале сказали, тебя ранил нахцерер… епископ Арман лично пел тебе заупокойную!
Надо полагать, молитву пели только для Раинера. А то, что я пропала вместе с ним, было отличным поводом вздохнуть с облегчением.
Что ж, кажется, в моем возвращении есть свои плюсы. По крайней мере, я смогу лично взглянуть в глаза епископу. И даже
– Долгая история, — вздохнул Раинер. — Бланш знала человека, который смог вылечить мою руку. Но не сразу.
Камиль открыл было рот… и тут же закрыл, перехватив предостерегающий взгляд своего десятника.
– Лучше расскажи, что тут творилось, пока меня не было, — нарочито беспечно попросил Раинер, хлопнув дружинника по плечу, и уверенно пошел в сторону столовой, увлекая его за собой.
На меня он даже не оглянулся, и я, глубоко вздохнув, развернулась и пошла обратно к площади.
Быть не может, чтобы там не ошивался никто из дневных в поисках наживы! А Элои говорил только о Нищем квартале и ничего — о том, что мне и подходить к старым знакомым нельзя…
Кто-то впихнул мне в руки такой же глиняный кубок, как и Раинеру — четвертью часа ранее; там плескалось на самом донышке, но разило так, будто туда вылили всю бочку. Я натянула на лицо благодарную улыбку, отсалютовала кубком, тайком плеснув себе в волосы, чтобы не выделяться в развеселой толпе, и ввинтилась в самую гущу народу.
Говорили обо всем подряд. В течение ближайших пяти минут я узнала все, что происходило, не происходило и могло бы произойти в городе — оставалось только выяснить, какие из сплетен к какой категории относились.
А вот чтобы высмотреть юркие тени, мелькающие среди добропорядочных жителей, времени ушло куда больше. Меня никогда не готовили для работы в толпе — Старшой считал, что мне самое место на ночных улицах, а вот для гуляний я слишком приметна. Он, разумеется, оказался прав: сама я никого поймать не сумела, но зато и часа не прошло, как передо мной вынырнул невесть откуда Длинный и тут же окинул меня оценивающим взглядом.
Не обнаружив ни кошелька, ни новой одежды, он несколько приуныл, но все же вызывающе поинтересовался:
– Ты чего тут забыла?
Я могла бы напомнить ему, что теперь имею полное право находиться на площади перед храмом. Или сказать, что хозяин Нищего квартала больше не может распоряжаться мной. Или хоть помахать грамотой из храма…
Вместо этого я ухватила Длинного за запястья и проникновенно сообщила:
– Вот тебя-то мне и надо!
Худших слов для труженика Нищего квартала и придумать было нельзя. Длинный вмиг побледнел, но быстро спохватился, что перед ним всего лишь женщина, бывшая папина любовница, несостоявшаяся мачеха — и попытался было выкрутиться, но не смог. Уж что-что, а держать Старшой меня научил.
– Кто-нибудь видел невесту графского советника? — спросила я, утягивая Длинного в толпу танцующих.
Подросток, вынужденный уворачиваться от пляшущего люда, насупился, но деловито перехватил инициативу, встроившись вместе со мной в человеческий поток.
– А тебе-то что?
– Любопытно, — невозмутимо отозвалась я.
У Старшого точно так же поблескивали глаза, когда он чуял выгоду: Длинный с годами становился все больше и больше похож на отца.
– Любопытство не всякий может себе позволить, — толсто намекнул он.