Ночное солнце
Шрифт:
Искендер молчал.
– Почему ты так смотришь? Да буду я твоей жертвой... Ты разве не знаешь, что, когда жених входит к невесте, он должен поднять вуаль и произнести: "Да благословенно будет твое вхождение в мою жизнь"?
Тишина! Какая это была бесценная тишина!
Пушки на мгновение смолкли. И гул фашистских самолетов стих. Искендер нетвердым шагом приблизился к Гюльназ. Глаза его сверкали, но он будто был слеп.
– Гюльназ!
– шепотом произнес он.
– Что с тобой сегодня, цветик мой! Я не узнаю тебя... Нет, по-моему, я и раньше не знал тебя...
– Он осторожно взял девушку за руку.
– Где ты пряталась, что я не мог тебя разглядеть?
Внезапно
– Скажи, где ты пряталась? Где?
– С этими словами Искендер бережно положил девушку на мягкую пружинную кровать, огрубевшими пальцами стал перебирать ее волосы.
– Я, как звезда, пряталась на седьмом небе, чтобы только ты меня открыл...
– Нет, ты не холодная звезда, ты жаркий пламень.
– И этот огонь для тебя... Ты слышишь, для тебя... Пока ты есть, этот огонь будет гореть всегда...
Как радостно было ощущать себя в сильных руках Искендера. Эта сила с его поцелуями, его дыханием передавалась ей. Она, как непреодолимый горный поток, подхватила ее и понесла. Теперь Искендер был ее мужем. Законным мужем, отвечающим перед всеми законами, открытыми и продуманными людьми на протяжении веков. Где-то, возможно за пределами мира этих законов, все еще летал фашистский самолет. Но Гюльназ не хотела слышать его гула.
– Искендер, дорогой...
Он не шелохнулся.
– Подвинься немного, вот так.
Эти слова были очень и очень далеки от обычного, пошлого смысла. Потому что и сама Гюльназ, и ее Искендер были очень и очень далеки от подобных вещей. Иначе как бы они могли в эти суровые дни, оставаясь иногда в комнате, вести себя как брат и сестра? Но в эту ночь Гюльназ своим обнаженным телом, его несравненной величавостью будто открывала перед Искендером двери рая. В этот миг Искендер, наверно, не услышал бы даже гула самолета, жужжавшего как муха у него над головой. И Гюльназ, прижимаясь к его груди, будто мстила за эти мучительные дни. "Кто знает, может, скоро я умру. Может, умру завтра или послезавтра, - думала она.
– Могла и сегодня, возвращаясь из госпиталя, угодить под обстрел. Ведь тогда бы на Искендера не обрушился бы огонь любви, который она годами хранила для него?"
... Они не знали - сколько прошло времени. По ту сторону волшебной двери рая, оказывается, не существовало таких понятий, как "время и пространство". Они существовали только здесь - в этом огромном городе, погруженном во мрак. Еще ни в одной точке мира не следили люди с такой точностью за движением дней, часов и минут, как здесь. Еще нигде земля не была так измерена, как здесь, - пядь за пядью, шаг за шагом. И Гюльназ, и Искендер знали цену дням, часам и минутам. Но в эту ночь судьба избавила их от этого мучительного чувства. На земле будто существовали только они двое. Жизнь на земле, время и пространство возникнут позже. Хоть уши оглохли от рева непрерывно грохочущих пушек во дворе, что творилось в округе - они ничего не слышали. Гюльназ не зажигала приготовленных свечей, потому что теперь в их комнате было светлее обычного. Гюльназ решила хоть на одну ночь снять с окон комнаты черные шторы. Сквозь пыльные стекла, сотрясаемые взрывами, в комнату просачивался желто-розовый свет. Видимо, где-то рядом загорелся один из домов или пылали зажигательные бомбы, разорвавшиеся на крыше какого-то здания. Дребезжали и бились оконные стекла на всех этажах домов. Только их дом стоял словно остров. Фашистам будто было ведомо обещание Соколова, и они не осмеливались оказаться на участке неба величиной с хырман над обиталищем невесты.
Но здесь
17
Гюльназ с трудом разлепила ресницы. Ее ослепил яркий солнечный свет, бьющий в окно. Она невольно вздрогнула: "Где я? Который час? Почему на окне нет черной шторы?"
Она протянула руку - подушка рядом еще хранила тепло. Она все вспомнила. Искендер ушел на работу, пожалев ее будить. Подушка все еще сохраняла тепло его дыхания. Значит, ушел совсем недавно. И первая мысль: поел ли? На столе оставалось три кусочка хлеба и неоткрытая консервная банка. Гюльназ встала, съела один кусочек хлеба, а остальные кусочки и консервную банку спрятала в потайном месте. Потом оглядела комнату. "Теперь это наш дом!
– прошептала она.
– Первое пристанище новобрачных! Эта комната всегда должна содержаться в чистоте. Чтобы все видели, что здесь живет молодая семья". Для начала надо было снова завесить окно черной шторой.
Когда она вышла из дому, то первого, кого она увидела, был Соколов. Он будто поджидал ее.
Соколов еще издали приветствовал ее доброй улыбкой на широком лице:
– Гюля Мардановна... если бы я не узнал вас по походке, то решил, что на тротуаре вырос мак, и обязательно сорвал бы его.
– И он остановился в двух шагах от Гюльназ.
– Это, наверное, от вина, подаренного вами. С непривычки.
– Она тоже улыбалась.
– Нет, Гюля Мардановна, тогда бы мы всех пьяниц на свете именовали бы маками, а они этим очень бы гордились. Думаю, это относится только к вам.
– Благодарю вас, Матвей Иванович...
– А знаете, почему вы схожи с маком?
– Почему?
– Думаю, что цвет мака в вашей крови... Тут спиртные напитки не по делу.
– Вы так думаете?..
Гюльназ спешила, она опаздывала на работу, но что-то удерживало ее.
– Я от своего имени, от имени Искендера... (она хотела было сказать "от имени мужа", но постеснялась) благодарю вас, Матвей Иванович... За ваш царский подарок... Если бы вы знали...
– Что вы, Гюля Мардановна!
– поспешно прервал ее Соколов.
– Хватит об этом... Напротив, это я должен вас благодарить за то, что...
Он запнулся.
– За что же?
– За то, что вы есть. За то, что вы такая красивая... После свадьбы вы стали еще красивей. В этот морозный день вы точно мак, выросший на заснеженном тротуаре.
– Но вы-то сами не пришли, Матвей Иванович...
– Ласково пожурила его Гюльназ, обрадовавшись, что он сам завел разговор о свадьбе.
– Это нехорошо.
– По уважительной причине, Гюля Мардановна, вы ведь знаете...
Гюльназ хотела попрощаться и уйти, но Соколов все еще не отпускал ее.
– А где же ваш чернобровый и черноглазый супруг? Неужели после брачной ночи ушел добровольцем на фронт?
– Вы его не видели? Он ушел из дому совсем недавно.
– Извините, Гюля Мардановна, я задержал вас, знаю, вы торопитесь... Идите!.. Надеюсь, мы еще увидимся. Даже после войны...
– После войны?
– спросила Гюльназ радостно.
– Интересно, как вы будете меня искать?
– Очень просто. Я найду вас по сиянию ваших глаз, как по компасу.
Гюльназ весело рассмеялась. В морозном воздухе слышны были лишь ее шаги. Все вокруг было погружено в тяжелое молчание. Фашисты будто забыли о своем "обещании". Забыли об угрозе весь день засыпать город бомбами. А Гюльназ все еще слышались слова Соколова: "Я найду вас по сиянию ваших глаз",