Ночной цирк
Шрифт:
— Я только за, — говорит Селия.
После ужина они вместе отправляются в цирк, проходят мимо домиков под раскалившимися на солнце красными черепичными крышами и расходятся в разные стороны, только оказавшись на главной цирковой площади.
Глядя на нее в окружении посетителей, Фридрих продолжает недоумевать, почему никто ее не узнает.
Во время представления ему достается единственная еле уловимая улыбка, и больше она ничем не выдает, что заметила его.
Сильно за полночь, когда он бредет по одной из дорожек, она неожиданно появляется рядом, одетая в кремовое пальто с темно-зеленым
— Шарф должен быть красным, — замечает Фридрих.
— Я же не настоящий сновидец, — отвечает Селия. — Это было бы неправильно, — но пока она произносит эти слова, ее шарф постепенно становится рубиновым, как вино. — Так лучше?
— Изумительно, — говорит Фридрих, хотя его взгляд остается прикованным к ее глазам.
Она берет его под руку, и они вместе гуляют по извилистым дорожкам цирка, смешавшись с редеющей толпой зрителей.
Все последующие ночи они проводят так же, но когда приходит известие из Лондона, цирк поспешно покидает Мюнхен.
В память о дорогой Таре Берджес
Несмотря на множество людей, пришедших оплакать Тару, похороны проходят тихо. Никто не рыдает и не комкает носовые платки. В традиционном черном море встречаются яркие вспышки цвета. Даже моросящий дождь не в состоянии придать похоронам ощущение горькой утраты. Скорее, они проходят в духе печальной задумчивости.
Возможно, все дело в том, что при виде живой и здравствующей Лейни Берджес никому не верится, что ее сестры больше нет. Половинка любимого всеми дуэта дышит и светится жизнью.
Однако при этом любой, кто видит Лейни, остро ощущает, что что-то не так, хоть и не может выразить словами, что именно. Словно что-то разладилось.
Время от времени по ее щеке скатывается слеза, но, смахнув ее, она с улыбкой приветствует каждого пришедшего и благодарит за участие. Рассказывает смешные истории, которые вполне могли бы звучать из уст Тары, не будь она сейчас заперта в полированном деревянном гробу. Среди присутствующих нет других родственников. Однако многие из тех, кто не слишком хорошо знал усопшую, ошибочно принимают седовласую пожилую даму и мужчину средних лет в пенсне, старающихся не отходить от Лейни ни на шаг, за ее мать и мужа. Ни мадам Падва, ни господин Баррис не торопятся развеять их заблуждение.
Все утопает в розах. Красных, белых, розовых. Среди них встречается даже одинокая черная роза, но никто не знает, откуда она взялась. Чандреш утверждает, что он заказывал только белые. Один бутон воткнут в его петлицу, и во время церемонии он рассеянно теребит пальцами нежные лепестки.
Лейни берет слово, и пока она говорит, люди то вздыхают, то тихо смеются, то печально улыбаются.
— Я не оплакиваю смерть сестры, потому что она навсегда останется в моем сердце, — говорит она. — Впрочем, должна признаться, своим уходом она изрядно меня разозлила: ведь отныне терпеть всех вас мне придется в одиночку. Но вот ее нет — и мое зрение словно притупилось, а вместе с ним и слух, и все прочие чувства. Лучше бы у меня отняли руку или ногу, но не сестру. Тогда она, по крайней мере, оставалась бы рядом, подтрунивала бы над моей новой внешностью и дразнилась, что теперь из нас двоих
Среди артистов, присутствующих на кладбище, есть женщина, знакомая даже тем, кто не имеет отношения к Цирку Сновидений. Закутанная с ног до головы в белоснежные одежды, она только добавила пару крыльев к своему обычному костюму. Крылья спускаются за спиной до самой земли, и лишь перья трепещут на ветру, сама же она остается неподвижной, словно изваяние. Большинство присутствующих несколько удивлены ее появлением, но, как и Лейни, радуются при виде живого ангела, стоящего над могилой Тары.
В конце концов именно сестрам Берджес пришла в голову эта идея. Это они решили, что в цирке должны быть живые статуи — артисты в причудливых костюмах, с лицами, покрытыми густым слоем грима, застывшие, как изваяния, на пьедесталах в различных уголках цирка. За несколько часов такая статуя может полностью изменить позу, двигаясь невыносимо медленно, так что многие из тех, кому довелось это наблюдать, уверяли, что это вовсе не люди, а заводные роботы.
В цирке таких артистов несколько: Царица Ночи в расшитом звездами костюме, Темная Пиратка в угольно-черном. Ту же, что сейчас застыла над могилой Тары Берджес, чаще всего называют Снежной Королевой.
Когда гроб опускают в землю, слышится тихий всхлип, но трудно понять, откуда он донесся или, может, просто почудился в общем шелесте вздохов, ветра и переминающихся ног.
Дождь усиливается, и раскрытые зонтики вырастают среди могил, словно грибы. Влажная земля быстро превращается в грязную жижу, и оставшуюся часть церемонии заканчивают в спешке, торопясь укрыться от непогоды.
Окончание похорон получается смазанным. Те, кто еще недавно стройными рядами стояли вокруг могилы, как-то незаметно сливаются в толпу. Многие подходят к Лейни, чтобы еще раз принести соболезнования, другие уходят искать убежище от дождя до того, как на могилу падает последняя горсть земли.
Изобель и Тсукико стоят неподалеку, вдвоем укрывшись под большим черным зонтом, который Изобель держит рукой в черной перчатке. Тсукико несколько раз говорит, что дождь ее не пугает, но Изобель все равно продолжает укрывать ее зонтом, радуясь, что она не одна.
— Как она умерла? — спрашивает Тсукико.
Этот вопрос сегодня многие, перешептываясь, задавали неоднократно, но при всем разнообразии ответов ни один не был похож на правду. Те, кто был хорошо осведомлен, предпочитали не распространяться.
— Мне сказали, что это был несчастный случай, — тихо говорит Изобель. — Она попала под поезд.
Тсукико задумчиво кивает, доставая из кармана пальто серебряный мундштук и такую же зажигалку.
— А на самом деле как она умерла? — спрашивает она.
— Что ты хочешь сказать? — вскидывает брови Изобель и поспешно оглядывается по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не может услышать, однако большая часть траурной процессии уже растворилась в пелене дождя вместе со своими зонтиками. У могилы осталась лишь горстка людей, включая Селию Боуэн и прижавшуюся к ее юбке Поппет Мюррей. Девочка сдвинула брови домиком, но кажется скорее рассерженной, нежели печальной.