Ночной цирк

Моргенштерн Эрин

— Мой отец делал нечто подобное, — говорит она. — Очаровывал, околдовывал, соблазнял. Мои первые детские воспоминания связаны с тем, как мама сохла по нему. Любила и страдала еще несколько лет после того, как его мимолетный интерес к ней угас. Мне было пять, когда она решила уйти из жизни. Когда я выросла и поняла, что именно толкнуло ее на этот шаг, я дала себе слово, что никто не заставит меня так страдать. Так что потребуется нечто большее, чем одна из ваших очаровательных улыбок, чтобы соблазнить меня.

Однако, когда она поднимает

на него взгляд, на лице Марко нет ни тени улыбки.

— Мне жаль, что вы из-за этого остались без матери, — говорит он.

— Это было очень давно, — отвечает Селия, удивленная выражением искреннего сочувствия в его глазах. — Но все равно спасибо.

— Вы хорошо ее помните?

— Я помню скорее ощущения, нежели события. Помню, что она все время плакала. Помню взгляд, которым она смотрела на меня — словно я ее пугаю.

— Я не помню своих родителей, — говорит Марко. — Мое единственное детское воспоминание — это приют, из которого меня выдернули, потому что по какой-то неведомой причине сочли годным. Меня заставляли много читать. Я путешествовал и учился. Меня натаскивали, как собаку, для участия в таинственном поединке. С тех пор моя жизнь мало изменилась, разве что теперь в ней появились деловые письма, счета и другие поручения Чандреша.

— Почему вы так откровенны со мной? — спрашивает Селия.

— Потому что приятно в кои-то веки поговорить с кем-то начистоту, — признается Марко. — К тому же я полагаю, что попытайся я солгать, вы бы сразу это заметили. Надеюсь, я тоже могу рассчитывать на вашу откровенность.

Немного подумав, Селия кивает.

— Вы чем-то напоминаете мне отца, — говорит она.

— Чем же?

— Тем, как вы манипулируете восприятием. Мне это никогда толком не удавалось, я гораздо лучше управляюсь с воздействием на материальные вещи. Кстати, нет нужды проделывать это со мной, — добавляет она, наконец поняв, что так беспокоило ее в его лице.

— Что проделывать? — спрашивает Марко.

— Я про ваше лицо. Смотрится отлично, но я вижу, что оно не совсем настоящее. Тяжело, должно быть, поддерживать такую иллюзию постоянно.

Марко недовольно хмурится, но затем его лицо начинает медленно менять очертания. Козлиная бородка бледнеет и исчезает. Резкие черты смягчаются, отчего он сразу выглядит моложе. Пронзительно-зеленые глаза становятся серыми, лишь самую малость подернутыми зеленью.

Сброшенная маска, несомненно, была красивой, но это была слишком осознанная красота — красота человека, который постоянно помнит о своей привлекательности, и именно это казалось Селии отталкивающим.

Но было и кое-что еще. Какая-то пустота, возникшая, видимо, в результате иллюзии. Ощущение неполного присутствия.

Но теперь — теперь перед ней другой человек. Она чувствует, что он настоящий, что разделявшая их невидимая преграда рухнула. Ей даже кажется, что они стали ближе, хотя расстояние между ними не сократилось ни на дюйм. И его лицо по-прежнему красиво.

Его серые глаза смотрят еще

пристальнее, чем раньше, и теперь яркий цвет не мешает ей заглянуть в них гораздо глубже.

Селия чувствует, как ее обдает жаром, но успевает взять себя в руки до того, как ее румянец станет заметным в полумраке гостиной.

А потом она понимает, почему новое лицо кажется ей знакомым.

— Я уже видела вас таким, — ахает она, когда в голове всплывает воспоминание. — С этим лицом вы приходили на мое выступление.

— Вы запоминаете всех своих зрителей? — удивляется Марко.

— Далеко не всех, — возражает Селия. — Но я не могу не запомнить тех, кто смотрит на меня так, как вы.

— И как же я на вас смотрю?

— Как будто вы еще не решили, боитесь вы меня или хотите поцеловать.

— Я не боюсь вас, — говорит Марко.

Несколько секунд они молча смотрят друг на друга, окруженные мерцанием свечей.

— По-моему, столь несущественная разница не стоила тех усилий, которые вам приходилось затрачивать, — говорит Селия.

— У фальшивого облика есть свои преимущества.

— Так вы нравитесь мне куда больше, — заявляет она.

Марко бросает на нее недоверчивый взгляд, и она продолжает:

— Я же обещала быть откровенной.

— Вы льстите мне, мисс Боуэн, — говорит он. — Сколько раз вы бывали в этом доме?

— Не меньше дюжины, — отвечает Селия.

— И ни разу не видели его целиком.

— Мне никто не предлагал.

— Чандреш не водит экскурсии по особняку. Ему нравится сохранять таинственность этого места. Когда гости не знают, где проходят границы дома, им кажется, что этих границ вовсе не существует. Раньше это вообще было два дома, так что запутаться немудрено.

— Я этого не знала, — говорит Селия.

— Это были два совершенно одинаковых смежных дома. Чандреш купил оба и объединил их, пристроив кое-что по мелочи. Не думаю, что сейчас у нас есть время на полную экскурсию, но если желаете, я мог бы вам показать несколько тайных комнат.

— С удовольствием взглянула бы, — Селия ставит свой опустевший бокал на стол по соседству с его. — Много несанкционированных экскурсий по дому вы успели провести?

— Только одну. И то лишь потому, что мистер Баррис был весьма настойчив.

Из гостиной они выходят в коридор с растянувшейся по полу тенью слоноголовой статуи, и, дойдя до библиотеки, останавливаются у стены, украшенной витражом с изображением заката.

— Прошу в игротеку, — объявляет Марко, и от его прикосновения витраж отъезжает в сторону, открывая проход в соседнее помещение.

— Как мило.

Комната, в которую они попадают, скорее просто оформлена в виде игротеки, нежели является таковой. На столах брошены шахматные доски без фигур, а сами фигуры выстроены рядами на книжных полках и подоконниках. Мишени для дротиков (без самих дротиков) висят на стенах рядом с нардами, оставленными на середине партии.