Non Cursum Perficio

Heart of Glass

Элен цокала каблучками синих туфелек в хвосте процессии, заранее начиная будить дремлющее в подземных колодцах электричество, медленно и неохотно тянущееся вверх сонными всплесками. Бледные языки разрядов словно через силу пару раз лизнули изнутри стёкла шахты, и Элен глубоко вдохнула, чувствуя, как искры окутывают её пушистые косы, подобно льдистому свечению нимба.

Шерстяные свитер и пальто Диксона тоже начали как-то подозрительно потрескивать и пускать колючие синие искорки, напомнившие ему один сырой ноябрьский вечер. Вечер, когда сорванные провода лежали на асфальте, свернувшись тугими колечками, как озябшие дворняги, и кухню освещала лишь синяя корона метана под чайником. А тот пел какую-то свою

песню, посвистывая и поваркивая, и эти легкомысленные звуки создавали вокруг Камилло и Рыжика кокон уюта, в который было не пробраться стылому ноябрю, не проскрестись сквозь стёкла чёрным ветвям клёнов. «Интересно, а он помнит прошлый ноябрь? Помнит... хоть что-то?» – подумалось Камилло уже как-то отстранённо, как сквозь новокаин. Он поймал себя на том, что насвистывает себе в усы, и сердито засунул руки поглубже в карманы пальто; Рыжик тут же полуобернулся через плечо и просвистел в ответ следующие несколько тактов, забавно выгнув брови. Его глаза уже не были чёрными и ничего не отражающими – в них текло и переливалось восьмым цветом радуги октариновое, тягучее пламя. Элен откуда-то позади придушенно ахнула, прижав ладошку к округлившемуся в аккуратное «о» рту, и едва не поскользнулась на узких металлических ступеньках. Камилло инстинктивно поймал её запястье, удерживая – и тут же, рассердившись на себя, резко дёрнул за руку вверх, словно Ливали была тряпичной куклой. Глава Кирпичного мотнулась от этого рывка белым лоскутом, даже не воспротестовав против подобного обращения: мысли Элен испуганными, задыхающимися рыбинами бились сейчас на раскалённой сковородке реальности. Той самой реальности, где к шахте в самый глубокий в Некоузье колодец с лёгким электричеством поднимался Рыжик, чья связь с первородной энергией на порядок превосходила самые смелые мечты Элен. Чья пустота отчаянно жаждала быть заполненной этим живительным нектаром...

– Рыжик, ты... прошу тебя, сумей вовремя остановиться... – взмолилась Ливали из-за плеча сурово зыркнувшего на неё Диксона, глядя, как стеклянная шахта озонатора стремительно наливается бело-голубым холодным огнём. Между её косами и свитером Камилло сверкнул разряд, и оба одновременно вскрикнули. Диксон наконец-то выпустил запястье Элен, на котором остались синяки от его хватки, и посмотрел Рыжику в макушку. Его осенний найдёныш, так и не сумевший добраться до любимого Камилло яблоневого лета...

Рыжик ощутил взгляд и обернулся ещё раз, хотя тело его уже словно само по себе стремилось вперёд, к озонатору – так наэлектризованный клочок чёрного шёлка сам летит к эбониту.

– Камилло, – сказал он, утверждая тем самым неизбежное; над его волосами ледяными светляками вились огни Святого Эльма. И улыбнулся – одними глазами, в которых воскресали из безмолвного холодного пепла все его прошлые жизни.

Дрожь по жилам, сладостная лава – как тогда, на озере, когда Алия Селакес ударила по нему электрическим разрядом... только тогда это было каплей. А сейчас... а сейчас...

Рыжик с присвистом втянул воздух сквозь сжатые зубы, чувствуя, что сгорает сам в себе – и что нет пытки желаннее, чем это пламя, вот-вот польющееся через край растрескавшегося фарфорового тела. Торопливо коснулся руки Диксона, на миг сжав пальцы в обещании помнить – и, подхваченный белым электрическим ветром, унёсся в своё одинокое светлое будущее... по крайней мере, так это представилось Камилло, что замер в оцепенелом отрицании неотменимого.

«Моя любовь, взгляни на меня: моя ладонь превратилась в кулак... и если есть порох, дай огня – вот так!..» – вспомнилось ему, и это нежданно стало противоядием от убийственной горечи.

Диксон даже придержал на месте Элен, тянущую руки Рыжику вслед и всё ещё слабо и бессвязно лепечущую что-то вроде «Только не до дна, Рыжик, умоляю тебя... только оставь и для нас, для всего интерната...».

Сказал ей рассудительно и даже строго, пошевелив усами:

– А хоть бы и до дна, главное, чтобы это Рыжику на пользу пошло…

И вдруг – неожиданно крепко обнял замолчавшую от удивления Ливали, вкладывая в это объятие безмолвный крик своего горя...

Он всё так же не отрывал глаз от прильнувшей к стенке шахте тонкой тёмной фигурки – рисунка гуашью на стекле.

Рыжик некоторое время стоял неподвижно, окутанный северным сиянием; потом отклеился от озонатора, встав лицом к Элен и Камилло. Его губы беззвучно шевельнулись, и первой прочитавшая по ним «Пора!» Ливали стремительно развернулась – чтобы встретить усмешку тёмно-серых глаз Поля Бониты. Он стоял за её спиной, в резкой расштриховке светотени, весь какой-то скульптурный в тяжёлом, с чужого плеча, военном бушлате офицера охраны Кирпичного. Элен промельком вспомнилось что-то про Медного всадника и шаги Командора, пока она медленно пятилась от этого просвинцованного, насмешливо-надменного взгляда к полыхающей в ненастном небе белой башне – своей белой башне из слоновой кости, которую Ливали не могла уже сберечь.

– В эту ночь все что-то да потеряют, Элли, – негромко произнёс Бонита и поднял в руке цепочку, бывшую недавно элементом конструкции генератора накачки отрицательного магнитного нуль-поля.

Ливали ахнула и двумя руками попыталась поймать её неловким, нелепым жестом падающего в пропасть человека, но Поль отвёл руку и сладчайше улыбнулся, блеснув очками:

– Это одноразовая любовь, душа моя. Цепочка замкнула контакты, и всё, на что она годится, так только на сувениры о тех недолгих ста днях, когда Некоузский клин был открытым... дети, помашите Лейденским дожам и власти над Антинелем ручкой! Что нужно сказать на прощание?..

– Как ты можешь! – горло Элен сдавило рыдание. Она была готова к тому, что Поль подставит ей подножку – но была не готова к тому, что ей будет так больно от подтверждения страшной истины: Стрела больше не представляет ценности для Лучника. И он может её сломать...

– Нет, Элли, – голос профессора неожиданно стал мягким. Бонита присел на одно колено перед бессильно опустившейся в снег Ливали и чуть тронул её за подбородок, чтобы подняла голову.

– Я очень не хочу, чтобы ты сломалась. Именно поэтому я...

– В эту ночь все что-то да приобретут, – раздался тихий, невыразительный голос Рыжика. Он успел пройти несколько шагов к ним, и стоял чуть поодаль, в вуалях и шлейфах трепещущего мерцания.

– Даже...

Его голос утонул в раскате грома – а мгновением раньше громко вскрикнули Элен, Поль и Камилло, ослеплённые ударившей в холм белой молнией, раскинувшей над ними ветви, словно дерево Минас Тирита. Мир превратился в зыбкие радужные пятна, плававшие перед глазами, словно мыльные пузыри – не успели все трое толком проморгаться, как шарахнула ещё одна белая молния... в Рыжика. В стоявшего в нескольких шагах безмолвного Рыжика, поднявшего лицо к тёмному небу, где распускались голубые орхидеи грозовых разрядов.

– Рыжик!.. – крикнул Камилло, не услышав собственного голоса. Отчаянно дёрнулся вперёд, когда неподвижную фигурку вновь объяло нестерпимое, выжигающее глаза магниевое пламя; Поль и Элен поймали его под руки, удерживая на месте. Но Диксон продолжал вырываться и звать, глядя, как от разрядов молний по белому фарфору, по чёрному шёлку змеятся трещины, открывая слепую пустоту внутри, и как отваливаются и падают в раскисающий снег черепки того, что было Рыжиком...

– Нет, нет! – оставив в руках Поля и Элен пальто, из которого он выдрался, словно из собственной кожи, Диксон всё-таки рванулся к своему найдёнышу. Подхватил на руки сломанную, с наполовину отбитым лицом и с дырой в груди фигурку, в которой не было уже того, кого звали Рыжиком.