Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль
Шрифт:
– Тетка дома была? – осторожно спросил Санек.
– Нет, на работе. Разделся, значит, догола для удобства, смазал ручку у молотка маргарином, наклонился, вставил себе в жопу молоток. Чувствую – все нормально. Ручка гладкая, совсем как палец, ну разве что холодная. Я так вот наклонился, за молоток рукой взял и стал себе этой ручкой массировать простату. Приноровился быстро. И так нормально, хорошо так, массирую, массирую, и радуюсь, что не надо переться через весь город, и теперь сам все могу делать, и поправлюсь, ссать буду нормально, и врач не нужен, буду дома сидеть, дяньши смотреть. И на радостях, не вынимая из жопы молотка, дотянулся я до проигрывателя,
Слонов сжал его руку.
– Да, простите, православные, вот, значит, – раз, и вижу – в коридоре тетка стоит. А рядом с ней – наш заводской парторг, Барыбин.
Слонов, Подкова, Савченко, Бочаров и Савоська засмеялись. Тимур, Салман, Санек и Петров не смеялись.
– Парторг, оказывается, тетку пораньше отпустил, чтобы меня проведать с ней вместе, она сказала, что Саша заболел. И стоят они в одежде, пялятся на меня. А я, голый, с молотком стальным в жопе под «Феличиту» стою и смотрю на них.
Санек и Салман засмеялись. Тимур непонимающе смотрел на Сан Саныча. Петров мрачно покусывал нижнюю губу.
– Короче, парторг повернулся – и за дверь!
Все, кроме Петрова, рассмеялись.
– Нормальная байда, – одобрил Слонов, полез в карман, достал что-то завернутое в чистый носовой платок.
Развернул платок. В платке лежала сахарная Спасская башня. Основание ее было обкусано, но верх с курантами и двуглавым орлом был еще цел. Полмесяца назад в лагере бригадир получил в посылке от жены из Твери две пары шерстяных носок, шарф, чеснок, сухари и сахарный Кремль с отломанной Боровицкой башней. Кремль этот на Рождество достался дочке Слонова. Боровицкую башню съели они с матерью, остальное решила послать отцу в далекую Восточную Сибирь. Шла посылка пять месяцев. Слонов, получив ее, сразу разломал Кремль, стены, внутренние соборы и постройки отдал нарядчикам, колокольню Ивана Великого – лагерному повару Томильцу. Кутафью, Никольскую и Оружейную башни бригадир съел сам, сося их перед сном. Троицкую подарил старому лагерному корешу, корейцу Володе Паку. А Спасскую башню решил «определить в фонд юмора»: каждый день после дневного харчевания кто-то из его бригады должен был рассказать смешную историю, по-лагерному – «притиснуть правильную байду». Если история была смешной, бригадир давал рассказчику откусить от Спасской башни.
– Кусай, Сан Саныч, – бригадир протянул башню, – но токмо снизу.
Сан Саныч взял башню в обе руки, повертел, примерился и с трудом откусил от низа. Сахар был крепкий.
Бригадир забрал у него башню, завернул в платок, сунул в карман. И тут же, как по команде, ожил серый динамик:
– Харчевание завершено! Заключенные, встать, занять рабочие места!
Бригада встала, побрела к Стене. Слонов, Савоська, Подкова и Бочаров закурили.
– Слышь, Сан Саныч, а вони у партию-то тебя принялы? – спросил Савченко.
– Приняли, – сосал сахар Сан Саныч. – Но… ммм… только… ммм… Я это… по партийной линии не пошел.
– Чего так? – потягивая папиросу «Россия», Слонов сумрачно посмотрел на три нераспечатанных кубических, выше человеческого роста, упаковки с пеноблоками.
На упаковках был одинаковый живой плакат: загорелый мускулистый каменщик, ловко орудуя мастерком, клал пеноблок на стену, брал в левую руку новый пеноблок, подбрасывал, ловил и озорно подмигивал правым глазом. Из глаза вылетала золотая искра, расходилась веером переливающихся букв во весь плакат: ВОЗВЕДЕМ ВЕЛИКУЮ РУССКУЮ СТЕНУ!
– Да
– А после по ходу Белая Смута началась? – спросил Савоська.
– Точно… ммм… потом и Белая Смута началась.
– Это когда Трехпалый Враг на танке в Москву въехал? – осторожно спросил Санек.
– Точно! – Сан Саныч, дойдя до Стены, стал натягивать перчатки.
– Все ты это помнишь. Сильно помнишь, – покачал головой Салман. – Старый ты человек.
– Старый, ёб твою! А ты меня догони! – засмеялся Сан Саныч и быстро полез на леса.
Бригада расползлась по местам. Савченко и Тимур неохотно подошли к большому корыту с остатками раствора.
– Бригадир, чи трэба новий раствор зами-сити, або цэй доберэте? – спросил Савченко.
– Месите новый, – кивнул бригадир и полез на Стену.
Петров, оказавшись на лесах рядом с Сан Санычем, спросил:
– А кто это такой – парторг?
– Чжангуань, [29] – не задумываясь ответил Сан Саныч, берясь за мастерок.
Петрушка
Лилипут Петр Самуилович Борейко, служащий скоморохом в Кремлевской Потешной Палате, вернулся к себе домой после пятничного концерта для Внутреннего Кремлевского Круга в третьем часу пополуночи. Большой красный автобус потешников, как обычно развозящий лилипутов в ночь после представления, подвез его к самому подъезду девятиэтажного кирпичного дома на Малой Грузинской.
Водитель открыл дверь, объявил:
– Петруша Зеленый – на выход!
Дремлющий в заднем кресле Петруша очнулся, сполз на пол, неспешно пошел к выходу. В полумраке салона автобуса, в казавшихся не по размеру большими креслах дремали еще двадцать шесть лилипутов. Все они были в своих потешных костюмах, в гриме, колпаках и шапках. И все без исключения спали. Пройдя по проходу между спящими баба-ягами, лешими, водяными, кикиморами и ведьмами, Петруша протянул свою маленькую ручку водителю и произнес хриплым, скрипуче-высоким голоском:
– Бывай, Володь.
Водитель сомкнул татуированные пальцы вокруг этой ручки:
– Спи спокойно.
Петруша размашисто, враскачку спустился по ступеням автобуса, спрыгнул на мокрый от непрекращающегося мелкого дождя асфальт. Дверь закрылась, автобус отъехал. Петруша стал подниматься по другим ступеням, каменным, к двери подъезда. Он был в костюме Зеленого Петрушки: в троеверхой зеленой шапке с бубенчиками, в зеленом кафтанчике с громадными пуговицами, в зеленых переливчатых штанах и коротеньких зеленых сапожках с загнутыми носками. Лицо Петруши тоже было зеленым, но с красными веснушками и большим алым носом. За спиной у Петруши болталась зеленая, ярко блестящая даже ночью, балалайка.
В уехавшем автобусе остались спать еще три Петрушки – Красный, Синий и Золотой.
Петруша вытащил пластиковый ключ, приложил к замку исцарапанной и исписанной двери. Дверь пискнула, открылась. Лилипут проскользнул внутрь неярко освещенного подъезда. Здесь было не очень чисто, но зато без следов разрушений или поджогов: три года назад дом у земщины выкупила Дорожная Управа. Петруша вызвал лифт, но тот не отозвался.
– Тьфу ты, жопа-антилопа! – проскрипел Петруша свое обычное ругательство, вспомнив, что сейчас уже не пятница, а суббота, а по выходным ни один лифт в Москве-матушке работать не должен по приказу управы городской. Экономия! Иностранное слово… А по-русски – бережливость.