Носорог для Папы Римского
Шрифт:
— Я тоже, — сказал Бернардо, прочно упершись в землю ногами.
— Хорошо, — сказал Штоберин, глядя на ловцов, выстроившихся в тридцати шагах от него, за дверью. — Я хочу сделать полное сальто с двойным переворотом. Закрути меня хорошенько.
Бернардо неторопливо кивнул. Штоберин увидел, как, полные готовности, согнули колени ловцы, почувствовал, как напрягся великан, заметил необычную паузу перед броском, а затем понесся вперед, ощущая обещанный крутящий момент и вскидывая ноги над головой, чтобы сделать сальто, но что-то было не так, да, что-то явно было не так… Что же?
Направление. Штоберин увидел, как рассыпается его план, как он
БАМММ!!!
Мгновением позже он пришел в себя. Над ним стояли две пары близнецов, причем одна пара была одета просто, а другая — так же пышно, как и великан. Или два великана, потому что казалось, два великана пятятся в глубь помещения с искаженными паникой лицами, в то время как пышно разодетые близнецы их увещевают.
— …нет, Бернардо, нет. Все изменилось. Дон Антонио не помог бы нам, даже если бы мог. А теперь поторопись. Нам надо попасть на корабль. Идем…
Бернардо мотали головами и в то же время шагали вперед, а двадцать два карлика и два одинаковых Альбериха умоляли их остаться, но тщетно. Просто одетые близнецы вообще ничего не говорили. Штоберин почувствовал, что на макушке у него вспухает шишка с яйцо величиной. Надо было закрутить получше, слабо подумал он, прежде чем потерять сознание.
У Обони на обеих руках и ногах было по шесть пальцев. Воин племени игала с севера, он завоевал высокогорную страну, где проживало племя нсукки, и равнинную страну, где проживало племя идома. Он достиг этого в одиночку. Он заставил своих людей воздвигнуть высокую, до небес, башню, чтобы воевать с духами, обитающими наверху. Башня обрушилась, когда он на нее взбирался, и убила многих из его людей. Тогда он объявил войну духам, обитающим внизу. Он заставил своих людей вырыть в земле огромную шахту, но и шахта тоже обрушилась. Только Обони удалось выбраться наружу живым. Его имя звучало как слово, обозначающее женский орган. Многие из-за этого смеялись над ним.
Обони искал себе жену. Уссе была старшей дочерью короля Оничи. Обони взял ее, когда она в одиночестве прогуливалась по берегам Реки, и сделал ее своей женой. Эту историю рассказывали и люди вокруг Оничи, и люди племени игала в Иде. Ее назвали в честь этой Уссе, а еще она звалась Эзе Ада. Она была старшей дочерью короля. Она когда-тобыла старшей дочерью короля — этот язык походил не мачете, рассекавшее жизни на крохотные отрезки времени: сейчас, и тогда, и еще тогда, и перед тем… Но король был мертв. Ее отец умер. А этот белолицый Обони поймал свою Уссе, когда она сидела на корточках у замочной скважины.
Агуу — хороший месяц для духов, поэтому она ждала, чтобы появился ее отец и сказал ей, чт'o надо делать. Двое мужчин, разговаривавших в кухне, описывали животное из рук вон плохо, но она поняла. Это был враг «слона». «Слон» — это Эньи, она знала, что это такое-Врагом его был Эзоду.
— Это не враг, —
— Это оттуда явился народ нри? — спросила она.
— Откуда мы явились? Откуда мы явились? — передразнила ее интонации Игуэдо. — Дурацкий вопрос. Куда мы направляемся? Вот о чем подумай.
— Никуда, — ответила она в тот же миг. — Мы остаемся здесь.
Она была умной. Намоке говорил ей об этом по двадцать раз на дню.
— Дурацкий ответ, — сказала Игуэдо. — Все куда-нибудь да направляются. Но вот как они движутся? Как Эньи? Или как Эзоду?
Груди Игуэдо сосали более дюжины детей, пока те не сделались такими же плоскими, как и ее собственные. Никто никогда не сосал ее грудей. И ничто. Как-то раз она попробовала заинтересовать ими Онугу, самого младшего и глупого из трех своих глупых младших братьев. Тот разревелся.
В следующем году началась засуха, а еще через год — голод. Она стала путешествовать с Намоке от одной деревни к другой. Иногда они отсутствовали несколько недель кряду, потому что в людях из деревни Нри нуждались теперь и в тех деревнях, где прежде их даже видеть не хотели. Время от времени она задумывалась об Эньи и Эзоду, но это по-прежнему мало что для нее означало, и она начинала склоняться к мысли, что то была одна из шуток Игуэдо, чуть б'oльшая доля «кокосового масла, чтобы легче было проглотить все эти сухие слова», как объяснила однажды эта женщина, когда Уссе уличила ее в особо возмутительной выдумке. Никто другой подобных историй не рассказывал. А потом их с Намоке пригласили в деревню иджо — так далеко вниз по Реке они еще не забирались.
Пробавлялись иджо ловлей рыбы и добычей соли — и то и другое они продавали на большой песчаной банке в полудне гребли от их деревни, — скопища свайных построек на острове, поросшем мангровыми деревьями. Они были хорошими рыбаками, но каждый год один или двое из них попадались акулам, плававшим в тамошних водах. В ответ они убивали столько акул, сколько могли, а потом акулы им мстили. И так далее. По одному или по двое в год.
Тамошний вождь был страшно тупым малым, устроившим в своей хижине небольшое святилище ( джу-джу) с зубами и старыми баграми. Уссе слышала, как он говорил Намоке: сила акулы настолько велика, что есть один-единственный выход — сделать ее своим богом. Если бы, пояснял вождь, он мог сам проглотить акулью силу (тут он похлопал себя по животу, а Уссе пришлось изо всех сил сдерживать смех), то он использовал бы ее, чтобы избавиться от акул. Поэтому он и устроил свое джу-джуи запретил своим людям убивать акул. Однако в этот год акулы забрали восьмерых. Что же делать?
Намоке начал рассказывать об одной женщине из племени алуси, которую звали Онише.
— Огромная женщина, — сказал он. — Груди свисают вот досюда. — Он похлопал себя ладонями по коленям. — Живет она в лесу за мысом возле Асабы, и по ночам можно видеть, как она швыряет в Реку факелы с вершины утеса… — (Они уже замахали руками: мол это слишком далеко.) — Нет, нет, нет! — вскричал Намоке, заставив их умолкнуть. — Вам и не надо туда добираться. Она — дух Реки. Вы можете приносить ей жертвы прямо здесь…