Носорог для Папы Римского
Шрифт:
— Дон Франсишку под палубой, наводит пушки, — сказал Гонсалу, потом крикнул одному из матросов, чтобы тот подтянул трос, который свободно раскачивался над их головами, свисая с рея треугольного паруса.
Тейшейра оглядел заполненную народом палубу, но Осема по-прежнему нигде не было видно. Двое матросов, перегнувшись через борт в средней части судна, производили замер глубины: они перехватывали руками натянутый линь, который расслаблялся, как только лот касался дна, и ритмично, один за другим, выкрикивали показания.
— Три сажени, и поднимается! — крикнул один.
— Лево руля двадцать градусов! —
«Ажуда» медленно ложилась на новый курс — чуть приметная кривая выводила судно на середину реки. Симметричная кривая приблизила бы ее к дальнему берегу. Он видел карты фарватера, по которому им предстояло проследовать, — тот расщеплялся мелями и песчаными банками, которые течение Мандови наносило с удаленных холмов, распределяя их по дну в произвольно меняющемся порядке.
— Так держать! — крикнул Гонсалу, затем, кивнув Тейшейре, скользнул вниз по трапу, пробрался по палубе, прыгая по ящикам, тюкам и бочкам, и занял надлежащий ему пост в рубке на баке.
Его сменил на полуюте Эштеван Гомеш и стал передавать рулевым указания, которые Гонсалу выкрикивал в сторону кормы. Лотовые продолжали замеры глубины, но так как судно сейчас находилось в самой глубокой части фарватера, то они в том же ритме, что и прежде, выкрикивали только одно: «Дна нет!» Потом их нагнал ветер, и Тейшейра почувствовал, как обшивка судна прогибается под усиливающимся шквалом, а корабль двинулся вперед, словно какой-то великан уперся плечом в корму и так впрягся в работу, что его вес начал медленно превосходить дедвейт перегруженного судна. Выкрики Гонсалу стали раздаваться чаще, а голос Эстевана, стоявшего рядом с Тейшейрой, воспроизводил указания лоцмана немедленным эхом. Тогда он понял, зачем Гонсалу до того приказал убрать некоторые паруса: «Ажуда», хоть и набирала скорость, маневрировала медленно, начиная каждый из поворотов много секунд спустя после отдачи приказа.
Мысы Дивади и Чорао скользнули мимо, и вскоре корабль пошел вдоль дальнего берега реки, не более чем в сотне шагов от него. Посмотрев вперед, Тейшейра увидел застывших в ожидании канониров и их лошадей, привязанных на порядочном расстоянии от берега. Пушки были нацелены на «Ажуду». Матросы с лотами по-прежнему выкрикивали замеры глубины: слева по борту — четыре сажени, справа по борту — свободно. Гонсалу держал корабль как можно дальше от берега, но когда по левому борту глубина уменьшалась до трех с половиной саженей, ему приходилось менять курс «Ажуды», всякий раз на десять градусов, легонько подталкивая ее обратно в фарватер и ближе к поджидающим пушкам.
— Они попробуют управиться за два залпа, — сказал Эштеван, глядя в ту же сторону, что и он. — На большее у них не хватит времени. Если мы проскочим над отмелью.
— Дон Франсишку внизу, с орудийными расчетами, — сказал Тейшейра. — Мы не останемся беззащитными.
Эштеван фыркнул.
— Мы и так перегружены, — сказал он. — Если он хочет помочь, пусть лучше выбросит все эти пушки за борт.
Пока он говорил, Тейшейра увидел, что люди на берегу быстро собрались у своих орудий, а сами пушки изрыгнули голубые дымки.
— Пригнуть головы! — проревел боцман, а мгновением позже до них долетели
«Ажуда» невозмутимо двигалась дальше, и вскоре Тейшейра почти различил лица канониров, лихорадочно забивавших в пушки новые заряды пороха и ядра. Теперь наша очередь, подумал Тейшейра. Судно проходило прямо напротив орудий. Ну же, думал он, ты, болван, высокомерный крестьянин, давай, и, словно в ответ, сквозь люк донесся грубый рев дона Франсишку, раз, другой, а потом пушки «Ажуды» выстрелили.
Сначала он подумал, что попали в них самих. Потом — что взорвался пороховой погреб. С пушечной палубы вынеслась взрывная волна, мощный воздушный кулак, от удара которого содрогнулось все судно, и берег на секунду стал невидим из-за плотной завесы дыма. Казалось, после такого залпа ничто не могло уцелеть, но, когда дым развеялся, он увидел, что канониры остались невредимы и опять принялись за работу со своими орудиями.
— Промахнулись, — сказал Эштеван. — Теперь они нас накроют.
Тейшейра смотрел, как канониры на берегу перекатывают свои пушки, поворачивая их вслед удаляющемуся судну. Эштеван опустился на палубу.
— Когда можешь заглянуть в жерло, тогда они и стреляют, — сказал он с ухмылкой.
Тейшейра улегся рядом с боцманом.
Им пришлось ждать всего несколько секунд до нового призыва пригнуть головы, на этот раз исходившего от Гонсалу. В это самое мгновение из грузового люка выбрался дон Франсишку — лицо его почернело, и он сыпал проклятиями в адрес оставшихся внизу канониров. Тейшейра видел, как тот оглянулся, а затем вздрогнул, когда ближайший к нему моряк, пожилой человек, стоявший между двумя большими клетями, вдруг бросился на него. Но матрос упал прежде, чем достиг своей цели, и снова раздалось глухое потрескиванье. Дон Франсишку ухмыльнулся при виде промаха, и зубы его на фоне закопченного лица выглядели очень белыми. Об этом Тейшейра вспомнил впоследствии, как и о странном падении моряка — точно кто-то вдруг схватил его за ноги. А ведь рядом с ним никого не было. Последовали несколько всплесков, немного впереди корабля, по левому борту.
— Промахнулись, — сказал он Эштевану, но тот помотал головой, указывая на грот-мачту.
— Не совсем.
Брас по левому борту раскачивался, свешиваясь с конца рея. Шкафут под ним выглядел так, будто что-то оставило в нем вмятину. Дерево было расщеплено, а блок браса исчез.
— Этот человек болен!
Голос принадлежал дону Франсишку. Он перевернул матроса на спину и стоял над ним.
— Я говорю, этот человек болен! — крикнул он громче, но никто из команды не сдвинулся с места; все глядели вперед.
Дон Франсишку с отвращением осмотрелся, встретился взглядом Тейшейрой, стоявшим на полуюте, и выражение его лица стало еще жестче. Потом, не найдя ответа, он оставил моряка там, где тот лежал, стал пробираться, минуя множество препятствий, по палубе к баку, чтобы присоединиться к Гонсалу. Судно теперь двигалось быстро, выходя в устье реки и направляясь к открытому морю. Матросы молчали, и единственными звуками были выкрики лотовых, которые раздавались даже во время обстрела, — голоса их раскачивались взад-вперед, словно маятник.