Ностальгия
Шрифт:
— У меня вовсе нет такого опыта, я сужу об этом по учебникам.
— Такая очаровательная женщина не может судить о любви по учебникам, — убежденно говорю я.
— От вас снова веет жаром.
— Да, мне не на кого было его растратить — отношения с Сарой не вышли за рамки служебных.
— Тяжело вам приходится…
— Хоть вы меня понимаете…
— Это так важно, чтобы хоть кто-то тебя понимал…
— Мне важно, чтобы меня понимали именно вы…
— Я смогу, я психолог по образованию…
— Увы, психология тут плохой помощник… Даже докторская степень вряд ли спасет…
— Вы меня пугаете…
— Мне кажется, вы сами себя пугаете, Шар.
— Нет, я определенно вас боюсь, Ивен.
Ее ладонь жжет мне руку. Я с усилием отрываюсь
— Вы боитесь не меня — себя…
— Чертов искуситель, — грубость из ее губ вылетает чудесной музыкой, — Я уже ничего не боюсь, — добавляет она шепотом. И я касаюсь ее губ. Нам не хватает воздуха — мы забываем дышать. До чертиков неудобно сидеть вот так рядом, склонившись друг к другу, и целоваться, как сумасшедшие, не догадываясь сменить позу и обняться, наконец.
— Ивен… — произносит она хриплым шепотом, и я пью ее жаркое дыхание и снова впиваюсь ей в губы, я каннибал, тысячи поколений поедателей человеческого мяса бурлят во мне, требуя крови, я жадно покусываю ее податливую плоть, ее язык, я целую кончик ее носа, я впиваюсь в ее шею, я исследую губами ее лоб, ее глаза, когда я касаюсь языком восхитительно нежной мочки, она вздрагивает и снова тянется ко мне, ее горячие прикосновения пронзают мою шею насквозь, молнии простреливают меня до самого паха, и мы уже не видим ничего, она умудряется подняться, она целует меня в поднятое ей навстречу лицо и мои ладони жадно исследуют ее и никак не могут остановиться. И вот уже только жар в голове. Только кровь гулко бухает где-то в огромный там-там. И я что-то шепчу несуразное, и она отвечает мне тем же, мы не понимаем ни слова, мы говорим на разных языках и тела наши переводят то, что мы хотим сказать. Кажется, я рву какие-то кружева. Я рычу, как зверь. Ее стон смешивается с моим. Мы где-то плывем, не касаясь земли. Я не понимаю, что я и где я. Жар от меня растекается, грозя сжечь все вокруг. Я не слышу ничего, кроме биения ее тела. Я выключаюсь нахрен, как сгоревший предохранитель, вспыхиваю в дикой вспышке короткого замыкания, свет от меня виден за сотни миль и спутники наблюдения наверняка фиксируют странную аномалию. И приходя в себя среди клубка спутанной одежды, на пушистом полосатом ковре, с прикушенной до крови губой, ноги связаны узлом в штанинах комбинезона, я понимаю — моя жизнь до сих пор — сплошная репетиция и я родился только что и этот новый мир мне нравится чертовски.
— Ивен, боже мой, — теплая ладонь нежно касается моей мокрой от пота груди, — Что же это такое, Ивен! Так не может быть!
Ее ладонь прикасается к моим плечам, она едва касается своими длинными пальцами мышц моего живота, гладит шею, ерошит волосы, она исследует меня жадно и пытливо, словно мы не виделись вечность, я понимаю, что так оно и есть, я только что увидел ее, измятую моим диким порывом, она прекрасна в своей наготе, и мне досадно, что я не помню ничего и только хочется снова и снова быть с нею, ощущать ее, слушать ее дыхание и ловить жаркий шепот, невидимая волна подхватывает нас, несет куда-то, в ушах снова шумит и я тону в ее бездонных глазах.
— Милый… не здесь… — пытается она слабо протестовать, но я уже не понимаю ее, мы тянемся друг к другу и вновь сливаемся в единое целое, слова ничего не значат для нас, мы пьем друг друга, измученные всепоглощающей жаждой, и никак не можем напиться.
— Я люблю тебя… люблю… — шепот ее, как далекая капель, едва доносится до меня и я снова превращаюсь в сверхновую.
Наш путь в ее спальню, на ее шикарную, в колониальном стиле кровать под балдахином, с резными ножками-стойками темного дерева, с белоснежными воздушными перинами, наш путь туда тянется бесконечно долго, каждый сантиметр пути для нас — сокровенное открытие, мы великие исследователи, наши органы чувств — наши измерительные приборы, мы фиксируем наши достижения и покоряем
Не в силах больше пошевелиться, мы лежим рядом, глаза в глаза, приходим в себя потихоньку. Цунами пронеслось по ухоженному жилищу, мы удивленно обозреваем последствия, след наш к постели устлан скомканными деталями гардероба, мой ботинок одиноко стоит на пороге в спальню, смотрит гордо — он один в приличном виде, ему в новинку сдвинутые напольные ковры и оборванные бамбуковые занавеси.
Я никак не могу насытиться ею, я хочу говорить и говорить, и слушать ее шепот, смотреть на запекшиеся губы, я хочу узнавать ее снова и снова. И мы болтаем без перерыва, едва найдя силы открыть глаза, и слушаем друг друга жадно и стараемся рассказать о себе как можно больше.
— Я поломал твою карьеру, — говорю я.
— Чепуха, — взгляд ее отсутствует, она сейчас не здесь, она смотрит на меня, пробегает по мне глазами, но не видит, — Какая теперь карьера? Даже если отправят дослуживать в рядовые — это того стоило…
— Правда?
— Конечно, глупый… — она медленно проводит по мне пальчиком, провожает его глазами, — Я словно родилась заново.
— И я…
— Мужчины — лгуны, — убежденно произносит она, — У вас все по-другому. Проще.
— Только не у меня, — заверяю я севшим голосом.
— Ты просто стараешься сделать мне приятно, — сомневается она.
— И это тоже. У меня такое чувство, что в меня зверь вселился. Я хочу тебя до самого донышка. Я даже первый голод не утолил, просто выдохся. Со мной такое впервые. Чем ты меня накормила?
— Так уж и впервые, лгунишка, — тихо смеется она.
— Ты мне не веришь? — я становлюсь обидчив, как ребенок, наверное это смешно со стороны — здоровенный голый мужик с детским обиженным лицом.
— Что ты, милый. Тебе — верю, — она придвигается поближе, мы легонько тремся носами.
— Со мной такое тоже в первый раз. Что бы ты не думал, маленький ревнивец, — добавляет она с улыбкой, заметив мои глаза. Когда она говорит, ее губы едва касаются моих, я тихо млею от приятной теплой щекотки.
— Это все твоя еда, — не сдаюсь я.
— Обычная еда, клянусь! Немного острая, самые обычные пряности! — я улыбаюсь, наблюдая за ее расширенными честными глазами.
— Тогда магнитная аномалия, не иначе, — шучу я.
Ее глаза немного тревожны, она больше не сильная леди-офицер, я проник под ее ледяной панцирь и купаюсь в ее тепле.
— Ивен… ты все еще любишь Нику? — спрашивает она и сама боится ответа, мнет ладонями мою руку, которой я непроизвольно стараюсь дотянуться до ее груди.
— Шар, солнце мое! — я не знаю, как успокоить ее и одновременно дать ей понять, что дороже ее у меня нет сейчас никого, да и не было, оказывается, — Я только тебя люблю. Одну. Бесконечно. Ты с ума меня свела. Ты будешь моей сиделкой, когда я слюни начну пускать?
Она жадно слушает меня, не отводя глаз. Кивает с серьезным видом. Тянется ко мне губами. Я легонько упираюсь ладонью в ее грудь, останавливаю.