Ностальгия
Шрифт:
Ночью, на базе, плутая по системе траншей, я пробрался до позиций роты “Кило”. Нашел Шармилу. Наплевав на всех, мы уединились с ней в командирском отсеке ее коробочки. Второй взвод наполовину из женщин, авторитет О’Хара среди бойцов такой, что глотку за нее перегрызут, наверное поэтому наше уединение демонстративно не заметили, хотя голову даю на отсечение, хоть кто-нибудь из ее жеребцов, да сделал в темноте похабный жест.
Сидим рядом, взявшись за руки. Просто сидим. Открыли забрала, отключили броню и улыбаемся, как дети. Большего не то что нельзя — просто я еще не настолько опустился. Стоит мне расстегнуть броню и запах будет — никакие комары не сдюжат. Подозреваю,
— Мне уже кажется, что мы по-другому и не жили никогда, — говорит она тихонько, — Будто приснилось все — все эти чистые улочки, море воды, мягкая постель. И ты тоже.
— Нет, я настоящий, — заверяю я, перебирая в темноте ее пальчики. Переливы с командирского пульта окрашивают нас сине-зеленым. Глаза Шар в темноте — белые светлячки.
— У меня позавчера еще одного снайпер подстрелил. Что интересно — броню на груди пробил. Раньше все больше переломами да контузиями обходилось.
— Чего ты хочешь — нашим оружием воюют. У нас тоже потери большие. Мои готовы от страха всех подряд крошить. Вы проходили через Аллею Призраков?
— Да, вчера. Ужасно. Безумие какое-то. Ты знаешь, как индейцы мандруку посвящение в воины проходят?
— Откуда мне это знать, я же не офицер, — подначиваю я.
Шар лишь грустно улыбается, не замечая моей попытки.
— Они одевают на руки испытуемому рукавицы из коры. Внутри — ядовитые насекомые. И в этих рукавицах они все поселение на жаре проходят, и перед каждой хижиной боевой танец исполняют. Ритм очень сложный и движения перепутать нельзя. Кричать тоже. От этого у них все руки в шрамах — после испытания некоторые умирают от яда, у остальных опухоль больше месяца держится.
— Дикари, что с них взять. Мой зам их крысами в бочке назвал, — делюсь я, — Знаешь, о чем он?
— Конечно. Я ведь офицер, — она возвращает мне шпильку.
— Скорее бы вся эта ерунда кончилась.
— Хорошо бы… — задумавшись, Шармила машинально колупает пальцем край пульта, — Ты думаешь, для чего мы тут, Ивен?
— Официально — порядок восстанавливаем. На самом деле — поголовье черных в норму приводим.
Она усмехается.
— Если бы. Для этого сбросили бы с орбиты пару контейнеров с вирусами-модификантами, и дело с концом. Знаешь, как это делается? Программируешь инкубатор в бомбе, задаешь генетические параметры, пара недель — готово. Можно выкосить всех черных. Или индейцев. Или белых. Можно только женщин. Или мужчин в возрасте от десяти до сорока лет. Как угодно. Кого угодно.
— Тогда сдаюсь. Я так от этой кровищи устал, что мне по барабану все. Тебе это покоя не дает?
— По барабану тебе это потому, что ты к психам регулярно ходишь. И кое-что после этого думается очень неохотно.
— Сладкая моя! — взмолился я, — Я тебя бог знает сколько не видел, а мы с тобой грязь обсуждаем! Немедленно поцелуй меня!
Она легонько чмокает меня в щеку. Улыбается отстраненно.
— Потерпи, пока до воды дойдем. Думаю, скоро на какой-нибудь городишко набредем.
— О чем ты думаешь на самом деле, Шар?
— Ивен, я думаю о том, как нам отсюда живыми выбраться. Если бы ты знал, что происходит, может быть, на рожон бы не лез.
— Милая, ты обо мне слишком хорошего мнения. Я на рожон давно не лезу. Еще с Форварда. Так что береги себя и за меня не волнуйся.
— Если бы все так просто было…
— Слушай, да что с тобой!
— Ивен, я тут прикинула
— Милая, давай уж лучше о воде мечтать.
— Ивен, верь мне. Я достаточно информирована, чтобы делать такие выводы.
— Все страньше и страньше…
— Ты мне не веришь?
Пожимаю плечами. Какая разница? Разве это важно? Если ей хочется так думать — это ее право. Моя реакция Шар явно не устраивает.
— Умные мальчики из аналитических отделов все посчитали — там тоже надо вверх карабкаться. Не хило бы выдавить “Тринидад Стил” — это курс акций здорово поднимет, рынки сбыта расширит и позволит ценами манипулировать. Чистенькие дядечки из советов директоров одобрили и проголосовали. Потом подполье вырастили. Программу национальной независимости придумали. Денег через подставные фонды подкинули. Двинули в парламент зоны своих депутатов. Им нестабильность нужна на Шеридане, под любыми лозунгами. Тринидад на ушах, люди гибнут, гуманитарная катастрофа, блокада космопортов, “Тринидад Стил” терпит убытки, вводятся войска, контроль территории, перевод заводов сначала под временное имперское управление. А дяденьки из “Вайо Кемикал” тоже не идиоты — ситуацию пытаются на свою сторону переиграть. Перекупают руководство герильос, полицию, создают свое правительство, армию наемников, национализируются в кавычках. С Демсоюзом заигрывают. А тем только намекни, у них экспорт революции — самый ходовой бизнес. А это уже сфера интересов моего папочки, — говорит она.
— Папочки?
— Я не сказала тебе тогда, извини. Мой папа служит в военной разведке.
— Дела… Моя возлюбленная — дочь шпиена…
— Перестань, Ивен, — морщится она досадливо, — Пожалуйста…
— А как же Император?
— Что Император… Это всего лишь человек. Есть еще аппарат, который анализирует ситуацию и готовит решения. На определенном уровне проводится лоббирование и все — ситуация под контролем. Все на высшем уровне. Все при своих интересах. Шеридан становится единым и более управляемым — Император доволен. “Дюпон” — глотает конкурента и растет, как на дрожжах, единая политика цен, полный контроль над экспортом. Вот такая тут главная стратегия, дорогой мой сержант.
— Так это что получается — слили нас?
— Еще как слили, милый. Ты не думай об этом — голова сразу заболит…
— Уже болит!
— Вот-вот. Думать не надо, блокировка включится. Только не спи сейчас. Ее обойти можно, просто повтори это про себя, гнев свой прочувствуй. Запомни его и не думай. Просто помни. Помни — нам с тобой отсюда выбраться надо. Любой ценой. Я люблю тебя. Я хочу с тобой быть. Мы что-нибудь придумаем, когда выберемся… — она мнет мои пальцы.
Мне неловко отчего-то. Все, о чем она говорит, мимо меня проходит, не оседая. И я сделать с этим ничего не могу. И не хочу. Может, оттого это, что голова трещит и в сон клонит немилосердно?
— Я тоже тебя люблю, милая, — говорю я и целую ее в щеку.
И тут же понимаю, что со мной не так. Умом я понимаю, что хочу с ней быть, что тянет меня к ней. А внутри — исчезло что-то. Знаю точно, что оно было — и вдруг нет теперь. Пустота. Я пугаюсь этого состояния. Прижимаю Шар к себе. Заставляю себя злиться, убеждаю зачем-то — у меня ведь нет никого, кроме нее. Трусь носом о ее висок. Надеюсь, что это пройдет от ее близости.
— Я тебя не чувствую, — внезапно говорит она, бездумно глядя перед собой. Обнимает меня, шепчет жарко на ухо, — Они и тебя обработали, сволочи. Мы с тобой разные детали. Из разных машин. Работать порознь должны.