Новь
Шрифт:
– Господи!
– воскликнула Марианна, - какой ты... некрасивый!
– и тут же быстро обняла его и еще быстрей поцеловала.
– Да зачем же ты так оделся? Ты смотришь каким-то плохим городским мещанином... или разносчиком ... или отставным дворовым. Отчего этот кафтан, а не поддевка или просто крестьянский армяк?
– То-то и есть, - начал Нежданов, который в своем костюме действительно смахивал на мелкого прасола из мещан - и сам это чувствовал и в душе досадовал и смущался; он до того смущался, что все потрогивал себя по груди растопыренными пальцами обеих рук, словно обчищался ...
–
– Разве ты хочешь сейчас идти... начинать?
– с живостью спросила Марианна.
– Да; я попытаюсь; хотя... по-настоящему...
– Счастливец!
– перебила Марианна.
– Этот Павел какой-то удивительный, - продолжал Нежданов.
– Все-то он знает, так тебя глазами насквозь и нижет; а то вдруг такое скорчит лицо, словно он ото всего в стороне и ни во что не мешается! Сам услуживает, а сам все подсмеивается. Книжки мне принес от Маркелова; он и его знает и Сергеем Михайловичем величает. А за Соломина и в огонь и в воду готов.
– И Татьяна тоже,- промолвила Марианна.
– Отчего это ему люди так преданы?
Нежданов не отвечал.
– Какие книжки принес тебе Павел?
– спросила Марианна.
Да... обыкновенные. "Сказка о четырех братьях"... Ну, еще там... обыкновенные, известные. Впрочем, эти лучше.
Марианна тоскливо оглянулась.
– Но что ж это Татьяна? Обещала, что придет ранехонько ...
– А вот она и я, - проговорила Татьяна, входя в комнату с узелком в руке. Она стояла за дверью и слышала восклицание Марианны.
– Успеете еще... вот невидаль!
Марианна так и бросилась ей навстречу,
– Принесли?
Татьяна ударила рукой по узелку.
– Все тут... в полном составе... Стоит только примерить ... да и ступай щеголять - народ удивлять!
– Ах, пойдемте, пойдемте, Татьяна Осиповна, милая.
Марианна увлекла ее в свою комнату.
Оставшись один, Нежданов прошелся раза два взад и вперед какой-то особенной, шмыгающей походкой (он почему -то воображал, что мещане именно так ходят), понюхал осторожно свой собственный рукав, внутренность фуражки - и поморщился; посмотрел на себя в маленькое зеркальце, прикрепленное на стене возле окна, и помотал головою: очень уж он был неказист. ("А впрочем, тем лучше", - подумал он.) Потом он достал несколько брошюр, запихнул их себе в задний карман и произнес вполголоса: "Што ш... робята... иефто... ничаво... потому шта"... "Кажется, похоже, - подумал он опять, - да и что за актерство! за меня мой наряд отвечает". И вспомнил тут Нежданов одного ссыльного немца, которому нужно было бежать через всю Россию, а он и по-русски плохо говорил; но благодаря купеческой шапке с кошачьим околышем, которую он купил себе в одном уездном городе, его всюду принимали за купца - и он благополучно пробрался за границу.
В это мгновенье вошел Соломин.
– Ага!
– воскликнул он, - окопировался! Извини, брат: в этом наряде нельзя же тебе "вы" говорить.
– Да сделайте... сделай одолжение... я и то хотел тебя просить.
–
– Я попозже выйду, - отвечал Нежданов, - похожу по окрестностям, пока получится какое распоряжение.
– Резон! Только вот что, брат Алексей... ведь так я говорю: Алексей?
– Алексей. Если хочешь: Ликсей, - прибавил, смеясь, Нежданов.
– Нет; зачем пересаливать. Слушай: уговор лучше денег. Книжки, я вижу, у тебя есть; раздавай их кому хочешь, - только в фабрике - ни-ни!
– Отчего же?
– Оттого, во-первых, что оно для тебя же опасно; во-вторых, я хозяину поручился, что этого здесь не будет, ведь фабрика все-таки - его; в-третьих, у нас кое-что началось - школы там и прочее... Ну - ты испортить можешь. Действуй на свой страх, как знаешь, - я не препятствую; а фабричных моих не трогай.
– Осторожность никогда не мешает... ась?
– с язвительной полуусмешкой заметил Нежданов.
Соломин широко улыбнулся, по-своему.
– Именно, брат Алексей; не мешает никогда. Но кого это я вижу? Где мы?
Эти последние восклицания относились к Марианне, которая в ситцевом, пестреньком, много раз мытом платьице, с желтым платочком на плечах, с красным на голове, появилась на пороге своей комнаты. Татьяна выглядывала из-за ее спины и добродушно любовалась ею. Марианна казалась и свежей и моложе в своем простеньком наряде: он пристал ей гораздо больше, чем долгополый кафтан Нежданову.
– Василий Федотыч, пожалуйста, не смейтесь, - взмолилась Марианна - и покраснела как маков цвет.
– Ай да парочка!
– воскликнула меж тем Татьяна и в ладоши ударила. Только ты, мой голубчик, паренек, не прогневись: хорош ты, хорош, а против моей молодухи - фигурой не вышел.
"И в самом деле она прелесть, - подумал Нежданов, - о! как я ее люблю!"
– И глянь-ка, - продолжала Татьяна, - колечками со мной поменялась. Мне дала свое золотое, а сама взяла мое серебряное.
– Девушки простые золотых колец не носят, - промолвила Марианна.
Татьяна вздохнула.
– Я вам его сохраню, голубушка; не бойтесь.
– Ну, сядьте, сядьте оба, - начал Соломин, который все время, наклонив несколько голову, глядел на Марианну, - в прежние времена, вы помните, люди всегда саживались, когда в путь-дорогу отправлялись. А вам обоим дорога предстоит длинная и трудная.
Марианна, все еще красная, села; сел и Нежданов; сел Соломин... села, наконец, и Татьяна на "тычке", то есть на стоявшее стоймя толстое полено. Соломин посмотрел по очереди на всех:
Отойдем да поглядим.
Как мы хорошо сидим...
промолвил он, слегка прищурясь, и вдруг захохотал, да так славно, что не только никто не обиделся, а, напротив, всем очень стало приятно.
Но Нежданов внезапно поднялся.
– Я пойду, - сказал он, - теперь же; а то это все очень любезно - только слегка на водевиль с переодеваньем смахивает. Не беспокойся, - обратился он к Соломину, - я твоих фабричных не трону. Поболтаюсь по окрестностям, вернусь и тебе, Марианна, расскажу мои похождения, если только будет что рассказывать. Дай руку на счастье!