Новь
Шрифт:
– Честь и место!
– шепнул горьким шепотом Нежданов.
XXXIV
Было уже десять часов вечера, и в гостиной села Аржаного Сипягин, его жена и Калломейцев играли в карты, когда вошедший лакей доложил о приезде какого-то незнакомца, г. Паклина, который желал видеть Бориса Андреича по самонужнейшему и важнейшему делу.
– Так поздно!
– удивилась Валентина Михайловна.
– Как?
– спросил Борис Андреич и наморщил свой красивый нос.
– Как ты сказал фамилию этого господина?
– Они сказали: Паклин-с.
– Паклин!- воскликнул
– Прямо деревенское имя.
– Паклин... Соломин... De vrais noms ruraix, hein?
– И ты говоришь, - продолжал Борис Андреич, обращаясь к лакею все с тем же наморщенным носом, - что дело его важное, нужное?
– Они говорят-с.
– Гм... Какой-нибудь нищий или интриган. ("Или то и другое вместе", ввернул Калломейцев.) Очень может быть. Попроси его в кабинет.
– Борис Андреич встал.
– Pardon, ma bonne. Сыграйте пока в экарте. Или подождите меня... я скоро вернусь.
– Nous causerons...allez!
– промолвил Калломейцев. Когда Сипягин вошел к себе в кабинет и увидал мизерную, тщедушную фигурку Паклина, смиренно прижавшуюся в простенок между камином и дверью, им овладело то истинно министерское чувство высокомерной жалости и гадливого снисхождения, которое столь свойственно петербургскому сановному люду. "Господи! Какая несчастная пигалица!
– подумал он, - да еще, кажется, хромает!"
– Садитесь, - промолвил он громко, пуская в ход свои благосклоннейшие баритонные ноты, приятно подергивая назад закинутой головкой и садясь прежде гостя.
– Вы, я полагаю, устали с дороги; садитесь и объяснитесь: какое такое важное дело привело вас ко мне столь поздно?
– Я, ваше превосходительство, - начал Паклин, осторожно опускаясь на кресло, - позволил себе явиться к вам...
– Погодите, погодите, - перебил его Сипягин.
– Я вас вижу не в первый раз. Я никогда не забываю ни одного лица, с которым мне случилось встретиться; я помню все. А... а... а... Собственно... где я вас встретил?
– Вы, ваше превосходительство, не ошибаетесь. Я имел честь встретиться с вами в Петербурге, у одного человека, который... который с тех пор... к сожалению... возбудил ваше негодование...
Сипягин быстро поднялся с кресла.
– У господина Нежданова! Я вспоминаю теперь. Уж не от него ли вы приехали?
– Никак нет, ваше превосходительство; напротив...я...
Сипягин снова сел.
– И хорошо сделали. Потому что я в таком случае попросил бы вас немедленно удалиться. Никакого посредника между мною и господином Неждановым я допустить не могу. Господин Нежданов нанес мне одно из тех оскорблений, которые не забываются... Я выше мести; но ни о нем я не хочу ничего знать, ни о той девице - впрочем, более развращенной умом, нежели сердцем ( эту фразу Сипягин повторял чуть не в тридцатый раз после бегства Марианны), - которая решилась покинуть кров дома, ее приютившего, чтобы сделаться любовницей безродного проходимца! Довольно с них того, что я их забываю! При этом последнем слове Сипягин двинул кистью руки прочь от себя, снизу вверх.
– Ваше
– подумал Паклин, - я сказал, что совру... вот и соврал. Куда ни шло!")
Сипягин поерзал затылком по спинке кресла вправо и влево.
– Это меня нисколько не интересует, милостивый государь. Одним глупым браком на свете больше - вот и все. Но какое же то самонужнейшее дело, которому я обязан удовольствием вашего посещения? "А! проклятый директор департамента!
– снова подумал Паклин.
– Будет тебе ломаться, английская морда!"
– Брат вашей супруги, - промолвил он громко, - господин Маркелов схвачен мужиками, которых вздумал возмущать, - и сидит взаперти в губернаторском доме.
Сипягин вскочил во второй раз.
Что... что вы сказали?
– залепетал он уж вовсе не министерским баритоном, а так, какою-то гортанной дрянью.
– Я сказал, что ваш зять схвачен и сидит на цепи. Я, как только узнал об этом, взял лошадей и приехал вас предуведомить. Я полагал, что могу оказать этим некоторую услугу и вам и тому несчастному, которого вы можете спасти!
– Очень вам благодарен, - проговорил все тем же слабым голосом Сипягин и, с размаху ударив ладонью по колокольчику в виде гриба, наполнил весь дом металлическим звоном стального тембра.
– Очень вам благодарен, - повторил он уже более резко, - но знайте: человек, решившийся попрать все законы божеские и человеческие, будь он сто раз мне родственник, в моих глазах не есть несчастный: он - преступник!
Лакей вскочил в кабинет.
– Изволите приказать?
– Карету! Сию минуту карету четверней! Я еду в город. Филипп и Степан со мною!
– Лакей выскочил.
– Да, сударь, мой зять есть преступник; и в город еду я не затем, чтобы его спасать!
– О нет!
– Но, ваше превосходительство...
– Таковы мои правила, милостивый государь; и прошу меня возражениями не утруждать!
Сипягин принялся ходить взад и вперед по кабинету, а Паклин даже глаза вытаращил. "Фу ты, черт!
– думал он, - да ведь про тебя говорили, что ты либерал?! А ты лев рыкающий!"
Дверь распахнулась - и проворными шагами вошли: сперва Валентина Михайловна, а за нею Калломейцев.
– Что это значит, Борис? Ты велел карету заложить? Ты едешь в город? Что случилось?
Сипягин приблизился к жене - и взял ее за правую руку, между локтем и кистью.
– Il faut vous armer de courage, ma chere. Вашего брата арестовали.
– Моего брата? Сережу? за что?
– Он проповедовал мужикам социалистические теории! (Калломейцев слабо взвизгнул.) Да! Он проповедовал им революцию, он пропагандировал! Они его схватили - и выдали. Теперь он сидит... в городе.
– Безумец! Но кто это сказал?..
– Вот господин... господин... как бишь его?.. Господин Конопатин привез эту весть.