Новь

Тургенев Иван Сергеевич

Голос Паклина беспрестанно обрывался, как у человека, которого сушит и мучит жажда. Вести, которые он привез, были действительно очень дурны. Маркелова схватили крестьяне и препроводили в город. Дурковатый приказчик выдал Голушкина: его арестовали. Он в свою очередь все и всех выдает, желает перейти в православие, жертвует в гимназию портрет митрополита Филарета и препроводил уже пять тысяч рублей для раздачи "увечным воинам". Нет никакого сомнения, что он выдал Нежданова; полиция может ежеминутно нагрянуть на фабрику. Василию Федотычу тоже грозит опасность.

–

Что касается до меня, - прибавил Паклин, - то я удивляюсь, как я еще расхаживаю на свободе; хотя ведь, собственно, политикой я никогда не занимался и ни в каких планах не участвовал! Я воспользовался забывчивостью или оплошностью полиции, чтобы предуведомить вас и сообразить, какие можно употребить средства... к удалению всяких неприятностей.

Марианна выслушала Паклина до конца. Она не испугалась - она даже осталась спокойною... Но ведь точно! надобно же было что-нибудь предпринять! Первым ее движением было обратить глаза на Соломина.

Он тоже казался спокойным; только вокруг губ чуть-чуть шевелились мускулы - и это была не его обычная улыбка.

Соломин понял значение Марианнина взгляда: она ждала, что он скажет, чтобы так поступить.

– Дело действительно довольно щекотливое, - начал он, - Нежданову, я полагаю, не худо на время скрыться. Кстати, каким манером узнали вы, что он здесь, господин Паклин?

Паклин махнул рукою.

– Один индивидуй сказал. Видел его, когда он расхаживал по окрестностям и проповедовал. Ну и выследил его, хоть и не с дурной целью. Он из сочувствующих. Извините, - прибавил он, обратившись к Марианне, - но, право же, друг наш Нежданов был очень... очень неосторожен.

– Упрекать его теперь не к чему, - заговорил опять Соломин.
– Жаль, что с ним посоветоваться нельзя; но до завтра болезнь его пройдет, а полиция не так быстра, как вы предполагаете. Ведь и вам, Марианна Викентьевна, придется с ним удалиться.

– Непременно, - глухо, но твердо отвечала Марианна.

– Да!
– сказал Соломин.
– Надо будет подумать; надо будет поискать: где и как?

– Позвольте изложить вам одну мысль, - начал Паклин, - мысль эта пришла мне в голову, когда я сюда ехал. Спешу заметить, что извозчика из города я отпустил за версту отсюда.

– Какая эта мысль?
– спросил Соломин.

– Вот что. Дайте мне сейчас лошадей... и я поскачу к Сипягиным.

– К Сипягиным!
– повторила Марианна.
– Зачем?

– А вот увидите.

– Да разве вы их знаете?

– Ни малейше! Но послушайте. Обсудите мою мысль хорошенько. Она мне кажется просто гениальной. Ведь Маркелов - зять Сипягина, брат его жены. Не так ли? Неужели же этот барин ничего не сделает, чтобы спасти его? И к тому же - сам Нежданов! Положим, что господин Сипягин сердит на него... Но ведь все же Нежданов стал его родственником, женившись на вас. И опасность, которая висит над головою нашего друга...

– Я не замужем, - заметила Марианна.

Паклин даже вздрогнул.

– Как?! Не успели в течение всего этого времени! Ну, ничего, - прибавил он, -

соврать можно. Все равно: вы теперь вступите же в брак. Право, другого ничего не придумаешь! Обратите внимание на то, что до сих пор Сипягин не решился вас преследовать. Следовательно, в нем есть некоторое... великодушие.

Я вижу, вам это выражение не нравится - скажем: некоторая чванливость. Отчего же нам ею не воспользоваться и в данном случае? Посудите!

Марианна подняла голову и провела рукой по волосам.

– Вы можете пользоваться чем вам угодно для Маркелова, господин Паклин... или для вас самих; но мы с Алексеем не желаем ни заступничества, ни покровительства господина Сипягина. Мы покинули его дом не для того, чтобы стучаться в его дверь просителями. Ни до великодушия, ни до чванливости господина Сипягина или его жены нам нет никакого дела!

– Это чувства весьма похвальные, - отвечал Паклин (а сам подумал: "Вишь ты! как водой меня окатила!"), - хотя, с другой стороны, если сообразить... Впрочем, я готов повиноваться. Буду хлопотать о Маркелове, об одном нашем добром Маркелове! Замечу только, что он ему родственник не по крови, а по жене - между тем как вы.

– Господин Паклин, прошу вас!

– Слушаю... слушаю! Только не могу не выразить своего сожаления, потому что Сипягин человек очень сильный.

– А за себя вы не боитесь?
– спросил Соломин.

Паклин выставил грудь.

– В подобные минуты о себе не следует думать!
– промолвил он гордо. А между тем он именно думал о себе. Он хотел (бедненький, слабенький!) забежать, как говорится, зайцем. В силу оказанной услуги Сипягин мог, если бы предстала в том нужда, замолвить о нем слово. Ведь и он, - как там ни толкуй!
– был замешан, - слышал ... и даже сам болтал!

– Я нахожу, что ваша мысль недурна, - промолвил наконец Соломин, - хоть, собственно, на успех надеюсь мало. Во всяком случае, попытаться можно. Испортить - вы ничего не испортите.

– Конечно, ничего. Ну, положим самое худшее: прогонят меня взашей... Что за беда!

– Беды в том, точно, нет никакой... ("Merci", - подумал Паклин, а Соломин продолжал.) Который-то час? Пятый. Времени терять нечего. Лошади вам сейчас будут. Павел!

Но на место Павла на пороге комнаты показался Нежданов. Он пошатывался на ногах, придерживаясь одной рукой за притолку, и, бессильно раскрыв губы, глядел помутившимся взором. Он ничего не понимал.

Паклин первый подошел к нему.

– Алеша!
– воскликнул он, - ведь ты меня признаешь?

Нежданов посмотрел на него, медленно мигая.

– Паклин?
– проговорил он наконец.

– Да, да; это я. Ты нездоров?

– Да... Я нездоров. Но... зачем ты здесь?

– Зачем я...
– Но в эту минуту Марианна тихонько тронула Паклина за локоть. Он оглянулся и увидел, что она ему делает знаки...
– Ах, да! пробормотал он.
– Да... точно! Вот видишь ли, Алеша, - прибавил он громко, - я приехал сюда по одному важному делу - и сейчас отправляюсь дальше...