Новая сестра
Шрифт:
К чести Петра Константиновича надо заметить, что он подходил к делу со всей душой, ярко выделял интонации, вздыхал и завывал, где это было необходимо, и старательно пищал, читая за женщину. В общем, под его выразительное чтение сложно было уснуть, но Костя так уставал на службе, что любые внешние раздражители были ему нипочем.
Таким манером они уже прочли «Айвенго», «Трех мушкетеров» и «Собаку Баскервилей», но содержание этих увлекательных книг осталось Косте неведомым. Разве что приснилось разок-другой.
Когда Элеонора наконец скользнула под одеяло, она была уверена, что Костя
– Ты на меня обиделась, Лелечка?
– Господи, за что?
Его рубашка на завязках смутно белела в темноте комнаты, а лица было не разглядеть.
– Что я спросил твоего разрешения, будто сомневался в твоей доброте и смелости, но я не мог не спросить. Ведь это ставит под удар всю нашу семью.
– А я не могла не разрешить.
– Это и правда может отразиться на тебе.
– Может.
– И на Петьке.
– И на Петьке. Но если мы не сделаем как надо, то будет еще хуже.
Костя встал, плотно закрыл дверь в комнату и отворил форточку. Старая рама громко скрипнула, а шум дождя сделался отчетливее. Прикурив папиросу, он лег обратно, поставил тяжелую пепельницу себе на грудь. Элеонора крепче прильнула к теплому боку и натянула одеяло до самых ушей.
– Сейчас, Лелечка, покурю и закрою.
– А если бы я запретила?
Костя глухо засмеялся:
– Ты бы так не сделала.
– Ну а вдруг? Вдруг бы решила, что безопасность нашего сына важнее? Это ведь тоже достойная позиция.
– Конечно, Лелечка. Только мир полетит в тартарары, если все руки помощи вдруг разомкнутся. Ведь он держится именно на них, а не на китах и черепахе, и тем более не на каких-то там столпах власти и великих вождях.
– Ты давай потише.
– Ну уж если с собственной женой нельзя по душам поговорить, то и жить незачем тогда.
Огонек папиросы разгорелся, в его свете проявился Костин крючковатый нос и тонкие губы злодея, которые по какому-то недоразумению достались самому доброму в мире человеку.
– Хочешь, принесу тебе чайку? – спросил Костя, с силой вдавливая окурок в железное дно пепельницы. – А то я наслаждаюсь, а ты лежишь…
– Принеси, только брюки надень. И тихонько там, не разбуди соседей. Марья Степановна, конечно, принципиально не смешивает бытовые и служебные вопросы, но на практике лучше этот тезис не проверять.
– Ладно, ладно. Пойду в штанах.
Осторожно ступая, Костя ушел в кухню, а Элеонора взбила подушки и задумалась. Можно еще сказать «нет», Костя поймет. Ради сына он готов на все, даже на предательство. В конце концов, у Тамары Петровны есть и другие ученики, и многие из них имеют основания считаться таковыми гораздо больше доктора Воинова, который только прослушал спецкурс, побывал на нескольких операциях, и порой заходил к Холоденко за советом. Многие из этих учеников занимают более высокие посты, чем Костя (будем считать, что по своим заслугам), и возможности их гораздо выше, например, заместитель наркома здравоохранения одним звонком может восстановить в институте любую студентку, даже самую нерадивую или самых голубых кровей. И если уж на то пошло и мир держится на руках помощи, то кто помогал ей самой, когда она так в этом нуждалась?
– Да все, – сказала Элеонора вслух, поудобнее устраиваясь в кровати, – все хорошие люди помогали, чем могли, а больше ни от кого требовать нельзя.
– Ты с кем там споришь, Леля? – Костя осторожно прокрался через большую комнату, чтобы не разбудить сына. Чашка еле слышно дребезжала в его руке.
– Да так, сама с собой. – Элеонора взяла чай и вдохнула аромат то ли прелой листвы, то ли веника. Ничего не поделать, такая заварка. Костя по-турецки устроился в ногах постели и, кажется, улыбался. – Скажи Катеньке, пусть походит ко мне на дежурства. Покажу ей кое-какие приемы и вообще введу в курс дела.
– Это будет здорово! Серьезно, Леля, – Костя нашел под одеялом ее ступню и крепко сжал, – я боюсь за вас с Петькой, но как поступить иначе?
– Никак. Не волнуйся, все наладится. Долго это сумасшествие не может продолжаться.
Костя хмыкнул:
– Да, с начала века оно волнами накатывает. Только ремиссии все короче и короче. Главное, верить, что мы в этом дурдоме не пациенты.
– А кто? Санитары?
– Силенок маловато. Но все же страху поддаваться нельзя, Леля.
– Нельзя, – кивнула она.
– Знаешь, – задумчиво протянул Костя, – евреи, великий народ, вечно гонимый народ. Никого за всю историю человечества не преследовали так, как их, но они уцелели. Многие благополучные народы канули в небытие, оставив в истории только свое имя, а может, и вовсе без следа, а евреи сохранили себя. Почему? Из-за великих вождей и патриархов? Из-за религии? Отчасти, может быть, но нет. Главное то, что у них с древних времен был непреложный закон: когда при погромах им говорили «выдайте одного, остальных не тронем», они не отдавали на поругание этого одного. Вот в чем дело, Леля.
– Все так, – сказала Элеонора и обняла мужа, наслаждаясь живым теплом.
О вечности думать не хотелось.
Костя наконец уснул, а Элеонора смотрела, как фары редких проезжающих мимо машин чертят на потолке квадраты света. Теперь, в тишине, она должна была признаться себе, почему помощь Кате Холоденко дается ей так трудно. Будь на Катином месте любой другой человек, она бы, естественно, тоже понимала весь риск, но на душе было бы легко и радостно, как всегда, когда делаешь правое дело. Теперь же кошки скребли.
Они с Тамарой Петровной не были подругами, и даже приятельницами, но Холоденко приглашала Элеонору с Костей на Рождество и Пасху без опасений, что они донесут про религиозную пропаганду. Так Элеонора познакомилась с Катей, тихой и скромной девушкой с манерами, сделавшими бы честь любой выпускнице Смольного института.
Катя не выглядела красавицей в классическом понимании этого слова, но соблазнительной не была только потому, что не хотела быть, или не понимала своей прелести.
Кажется, невзрачная, кажется, серая мышь, но стоило завести интересный разговор о, например, строении черепа (разговоры, не имеющие отношения к медицине, в этом доме интересными не считались), как девушка воодушевлялась, улыбалась, на щеках появлялись ямочки и румянец, глаза сияли, и на нее хотелось смотреть и смотреть.