Новая сестра
Шрифт:
– И это очень плохо? – спросила парторг с искренним, кажется, интересом.
– Это недопустимо! Я на многое могу закрыть глаза, только не на пренебрежение асептикой и антисептикой. Есть правила, нарушать которые невозможно. Как заповеди, даже строже! – последние слова Элеонора хотела бы взять назад, но было уже поздно. – Короче говоря, от того, насколько добросовестно мы соблюдаем правила, в прямом смысле слова зависит человеческая жизнь. Врачи не боги, болезнь коварна, и на неблагоприятный исход влияет очень много разных факторов, которые далеко не всегда зависят от хирурга. Но инфекционные осложнения – это прямой результат халатности операционной сестры.
–
– Боже, конечно, нет! Мария Степановна, поймите, спирохетам и стрептококкам недоступен классовый подход. Они внедряются в организм пролетария и буржуя с совершенно одинаковым энтузиазмом. И прыгают на общий стол с пинцета коммунистки с точно такой же резвостью, как с пинцета беспартийной сестры. Антипова грубо нарушила асептику, расстерилизовала стол, после чего накрыть его заново было единственным возможным выходом. Слава богу, у нас был необходимый запас инструментов и материала, иначе, боюсь, пришлось бы вовсе закрыть операционную.
– Ну она же только слегка коснулась…
– Да, верно. Можно сказать, что я перестраховалась, но давайте положим на одну чашу весов два часа работы нерадивой медсестры, а на другую – смерть от сепсиса или длительное лечение от сифилиса, пусть даже вероятность этих осложнений десятая доля процента? В полевых условиях другое дело, но сейчас мирное время, и мы обязаны исключить риск на сто процентов, а не на девяносто девять и девять.
– Понятно, раз она напортачила, сама и должна была переделать. Логично. Но зачем вы стояли у нее над душой?
– Наблюдала, чтобы она все сделала добросовестно. Или вы считаете, что мне самой надо было за ней подтирать? Я и так половину рабочего времени трачу на увещевания многоуважаемой Елены Егоровны…
– Я вас поняла, товарищ Воинова. Что ж, будем считать инцидент исчерпанным. Я провела с вами профилактическую беседу, вам все ясно?
– Да, спасибо.
– Все ясно? – переспросила Павлова с нажимом.
Элеонора пожала плечами.
– Товарищ Антипова большевичка с десятилетним стажем, общественница… – сказала парторг негромко.
– И социальное происхождение у нее, насколько мне известно, безупречное.
– Вот именно! Такие кадры нам нужны, поэтому даже не пытайтесь как-то от нее избавиться.
– Да я уже поняла, что в наше время человека можно уволить за все, что угодно, только не за то, как он работает, – буркнула Элеонора.
Павлова демонстративно отвела глаза, якобы не услышала, и так же мягко продолжала:
– Постарайтесь найти с ней общий язык, и сами будьте внимательны. Не ставьте себя выше коллектива.
– Я и не ставлю. Напротив, беру дежурства наравне со всеми. Такая же сестра, как и все, только с дополнительными обязанностями.
– Не скажите! Вы профессорская жена, сами образованная, дружите с начальством… Вы не одна из них, и никогда не будете, поэтому повторяю – соблюдайте осторожность.
Поблагодарив за совет, Элеонора вышла. Секретарша Павловой медленно, будто под водой, перекладывала папки с серыми засаленными тесемками и с тоской смотрела на часы. Она улыбнулась Элеоноре, потому что ее уход предвещал скорый конец рабочего дня. Посмотрев на детские ямочки на ее щеках, Элеонора улыбнулась в ответ. Милая девушка в шелке и завитушках составляла разительный контраст с сухопарой и блеклой Павловой. Даже удивительно, как такую жизнерадостную лапочку держат на столь ответственном посту.
«Соблюдайте осторожность!» – получить от парторга столь дельный совет было неожиданно и странно. Или это предупреждение?
Нет, интриги штука хорошая, без них жизнь не мила, но как-то раньше они всегда шли параллельно с работой, а не вместо нее. Как-то в голову никому не приходило считать, что если сестра очень хорошо справляется со своими обязанностями, то это часть ее коварного плана по унижению соперниц, а вовсе не добросовестное отношение к труду.
Что же делать с Антиповой? Притворяться, что все нормально и самой потихоньку доделывать работу уважаемой Елены Егоровны, или распределить ее нагрузку на других, более надежных сестер, которых нельзя за это будет даже премировать, потому что Елена Егоровна немедленно завопит о несправедливости и угнетении рабочего человека? Или все же пытаться заставить рабочего человека работать? Пожалуй, все-таки последнее, потому что первые два варианта будут означать, что она не справляется со своими обязанностями точно так же, как Антипова не справляется со своими.
К тому же если сегодня спустить с рук, то завтра каждая вторая сестра спросит, а почему это ей можно, а мне нельзя, а послезавтра побежит в партком жаловаться на барские замашки старшей. Благо дорожка проторенная.
Подходя к остановке, зазвенел трамвай, а Элеонора рассмеялась. Непонятно, как так получилось, но на семнадцатом году революции обычная бабская зависть стала практически неотличима от священного понятия классовой борьбы.
Больше всего Кате хотелось забиться в уголок и поплакать, но нельзя было падать духом перед Таточкой, которой, наверное, было в тысячу раз горше. Когда тебя с треском увольняют из института, которому ты отдала без малого сорок лет жизни, когда одни твои ученики тебя публично шельмуют, а другие стыдливо молчат, это действительно сокрушительный удар, по сравнению с которым ее исключение – всего лишь детская неприятность. Это она должна утешать Тату, а не наоборот. Таточка была родной сестрой Катиного деда, что давало ей полное право не откликаться на «бабушку», и Катя с удовольствием вслух называла ее легкомысленным и молодым именем, но про себя думала о ней как о бабушке, вполне еще бодрой, но нуждающейся в заботе и утешении.
Поэтому Катя уходила плакать на улицу. Садилась на лавочку возле Никольского собора, благо в церкви никого не удивишь видом горюющей девушки, заранее доставала платочек из рукава, вздыхала, но глаза оставались сухими. Свинцовая туча на сердце никак не хотела пролиться слезами, как всегда бывает, когда с тобой происходит что-то до ужаса несправедливое.
Хорошо, пусть ее выгнали из института за дело. Будем считать реальным это мифическое кумовство, хотя, видит бог, она не получила просто так ни одного зачета, и сдавать общую хирургию она по настоянию Таточки специально ездила в Военно-медицинскую академию, чтобы «исключить элемент семейственности». Но все равно она дворянская дочь, захотела обманом взять то, на что больше не имеет права, и была изобличена. Справедливость восторжествовала, во всяком случае классовая…