Новеллы

Шоу Бернард Джордж

— Нельзя называть немецких солдат бошами, — сказал император. — Это очень-очень нехорошо.

— Нет, — сказала девочка, — честное слово, я правильно говорю. Английский солдат — это томми, французский — волосатый, а немецкие солдаты — боши. Моя мама так их называет, и все другие тоже. Один бош в очках, он похож на школьного учителя. А второй лежит там уже две ночи. И никто не может пошевельнуться. Они очень гадкие. Я дала им воды, и сначала они благодарили меня и молились за меня богу — все, кроме учителя. А потом упал снаряд, он далеко упал, но они прогнали меня и сказали, что если я не пойду домой, то

из леса выйдет медведь и съест меня, а отец меня высечет. Учитель громко сказал им, что они дураки и что нечего из-за меня беспокоиться, а сам шепнул мне, чтобы я бежала домой. Можно, я останусь тут с вами? Отец не станет меня бить, я знаю, но медведя я боюсь.

— Можешь остаться, — сказал император, — я не позволю медведю тебя тронуть. Да тут и нет ни одного медведя.

— Правда? — спросила девочка. — А томми сказал, что есть. Он сказал, что тут живет большущий медведь, который глотает детей, а потом варит их в желудке.

— Англичанину ничего не стоит приврать, — сказал император.

— Он сначала был такой добрый, — сказала девочка и опять заплакала. — Он бы этого не сказал, если бы сам не верил. А может, это у него так болела рана, что ему стали мерещиться медведи.

— Не плачь, — сказал император. — Он не хотел тебя обидеть: просто они боялись, что тебя тоже ранит, как их, и хотели, чтобы ты пошла домой, где тебе ничего не грозит.

— Ну, к снарядам я уже привыкла, — сказала девочка. — Я хожу тут по ночам и пою водой раненых, потому что мой отец пролежал так пять дней и ужасно мучился от жажды.

— Ich habe es nicht gewollt, — сказал император, чувствуя, что ему снова становится нехорошо.

— А вы бош? — спросила девочка, так как император до сих пор разговаривал с ней по-французски. — Вы очень хорошо говорите по-французски, но я думала, что вы англичанин.

— Я наполовину англичанин, — сказал император.

— Ну и ну, — сказала девочка. — Вам нужно быть очень осторожным: в вас будут стрелять с обеих сторон.

Император неестественно засмеялся, и тут из-за туч вышла луна, и девочка смогла лучше его разглядеть.

— Какой у вас красивый плащ, — сказала она, — и мундир как новенький. Почему он у вас такой чистый — ведь вам же приходится ложиться в грязь, когда пускают ракеты?

— Я не ложусь в грязь. Я стою. Поэтому у меня чистый мундир, — ответил император.

— Но вы не должны стоять, — сказала девочка. — Если они вас увидят, то станут стрелять в нас.

— Ну хорошо, — сказал император. — Пока ты со мной, я буду ложиться. А теперь я отведу тебя домой. Где твой дом?

Девочка засмеялась.

— А у нас нет дома, — сказала она. — Нашу деревню сначала обстреливали немцы. Потом они ее взяли, и тогда начали стрелять французы. Потом пришли англичане и выгнали немцев. Теперь по ней стреляют с трех сторон. В наш дом попали семь раз, а в хлев — девятнадцать. И подумайте, даже корову не убило! Папа говорит, что они потратили двадцать пять тысяч франков, чтобы разрушить наш хлев. Он очень этим гордится.

— Ich babe es nicht gewollt, — сказал император и почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Через некоторое время, немного оправившись, он спросил: — Где же вы теперь живете?

— Да где придется, — сказала девочка. — Что ж тут особенного — ко всему можно привыкнуть. А вы кто?

Санитар, да?

— Нет, дитя мое, — сказал император. — Я из тех, кого называют кайзерами.

— А я думала, кайзер только один, — сказала девочка.

— Нет, нас трое, — сказал кайзер.

— И все должны закручивать усы вверх? — спросила девочка.

— Нет, — сказал кайзер. — Можно носить бороду, если усы не закручиваются.

— Так их надо накрутить на папильотки, как я накручиваю волосы перед пасхой, — сказала девочка. — А что делает кайзер? Воюет или подбирает раненых?

— Делать он ничего не делает, — сказал император. — Он думает.

— О чем же он думает? — спросила девочка, которая, как псе дети, очень мало знала о людях и потому, когда встречала кого-нибудь, задавала великое множество вопросов и нередко слышала в ответ, что нельзя быть такой любопытной, — правда, мать обычно ей говорила: «Не задавай вопросов, и не услышишь лжи».

— Если бы кайзер стал об этом рассказывать, он бы не думал, правда? Он бы разговаривал.

— Наверно, очень странно быть кайзером, — сказала девочка. — Но что же вы все-таки делаете тут так поздно, раз вы не ранены?

— А ты обещаешь никому этого не говорить, если я тебе скажу? — спросил император. — Это секрет.

— Честное слово, обещаю, — сказала девочка. — Пожалуйста, скажите. Я люблю секреты.

— Тогда слушай, — сказал император. — Утром я сказал своим солдатам, как я жалею, что не могу идти с ними в окопы и сражаться под огнем, ведь, к несчастью, я должен думать за них за всех, а если меня убьют, они но будут знать, что делать, и их всех разгромят и перебьют.

— Вы поступили очень нехорошо, — сказала девочка, — потому что все это неправда. Когда убили моего брата, другой встал на его место, и бой продолжался, будто ничего и не случилось. Я думала, они хоть на минуту перестанут драться, а они не перестали. И если вас убьют, ведь кто-нибудь займет ваше место?

— Да, — сказал император. — Мой сын.

— Тогда зачем же вы им наврали? — спросила девочка.

— Я был вынужден, — сказал император. — Для того и существует кайзер: он вынужден говорить то, во что ни он сам, ни другие не верят. Сегодня я понял по лицам некоторых солдат, что они мне не верят и думают, будто я просто ищу оправдания своей трусости. И вот когда настала ночь, я лег в кровать и притворился спящим, но, когда все ушли, я встал и потихоньку пробрался сюда, чтобы убедиться, что я не боюсь. Вот почему я стою, когда взлетают ракеты.

— А чего бы вам не сделать этого днем? — спросила девочка. — Ведь тогда опасно по-настоящему.

— Мне бы не позволили, — сказал император.

— Бедный кайзер! — сказала девочка. — Мне вас очень жалко. Надеюсь, что вас не ранят. А если ранят, я принесу вам воды.

Императору так понравилась девочка, что он поцеловал ее и только потом встал и взял ее за руку, чтобы отвести в безопасное место*. А ей так понравился император, что она уже ни о чем другом не думала. Вот почему ни он, ни она не заметили, как прямо над ними взвилась ракета и при ее свете высокая фигура императора стала отчетливо видна даже издали, хотя маленькую девочку в стареньком коричневом платьице и, по правде говоря, довольно чумазую даже вблизи можно было принять за муравьиную кучу.