Новенький как с иголочки
Шрифт:
– ...Тогда кругом голодно было. А у матушки моей - картофель. Я гружу его на подводу и - в Тулу. И - в институт педагогический. За аттестат зрелости на барахолке мешок отдаю. Два мешка - профессору привожу на дом. Он краснеет весь. Кричит на меня: "Это что, взятка? Взятка, да?!" А сам слюну глотает... "Да не взятка, - говорю я, - какая взятка? Вон у вас дети голодные, да и сами вы..." Одним словом, взял он картошку и заплакал... Вот так. После экзамен у меня принял.. Куда ж ему деваться? И поступил
– Эээ, - говорю я, - вот вы как всех облапошили.
– Это для начала, - говорит он, - потом всё своим горбом брал. Диплом в кармане. Возвращаюсь. А здесь - три учителя и два ученика. Да и учителя-то все липовые, без дипломов. Назначают меня директором. А я люблю рыбу ловить... Но я помню эту гражданку. И соглашаюсь быть директором.
– Интересно!
– говорю я.
– Начинаю командовать. Мне смешно: я - Мишка из-под сохи - за картошку аттестат купил. Директором стал! Дают мне оклад. Покупаю я драповое пальто. Иду к ней... к той самой...
– Ааа, - говорю я, - интересно.
– Ничего интересного: дура дурой...
– И ничего?
– спрашиваю я.
– Что - ничего? Ну, переспал я с ней... раз, другой... Ничего... Так вот и ничего. Смешно и скучно. И удрал обратно. Чуть было пальто драповое не оставил... Работаю. Привожу первые сведения по успеваемости в район. Одни двойки... Они - на меня! Угрозы... Я думаю, зачем мне это? Выгонят... Теперь снова за картошку не купишь, не то время... Собираю своих инвалидов и говорю им, что за двойки не с учеников, а с них спрашивать буду... Ну куда им деваться?.. Они ставят тройки... Им-то что? Всё идет прекрасно.
– А женщина та?
– А черт ее знает. Я ее не встречал больше.
– А мать Веры Багреевой?
Он сверлит меня своими маленькими глазками.
– Сплетни это, - говорит он.
– Говорят, что вы эту школу создали, - говорю я.
– Говорят, - смеется он.
– Это что, враки?
– спрашиваю я.
– Может быть, и не враки, - смеется он.
Он куда-то вдруг проваливается. Потолок бесшумно обрушивается и заслоняет от меня всё.
И я просыпаюсь.
Ночь. Лампа еще светит. Шулейкин читает книгу. Нос его выступает из темноты розовым таким уголком.
– Мне сны снятся или это явь?
– спрашиваю я.
– Сны, - говорит он.
– Это бывает при гриппе... Реальные картины.
– Вы мне свою жизнь рассказывали, - говорю я.
– Теперь такой грипп свирепствует, азиатский, - говорит он.
– Значит, мать Веры Багреевой - это сплетни?
– спрашиваю я.
Он кивает и смотрит на меня внимательно.
– Здесь сплетни любят, - говорю я.
– Конечно, место маленькое. Все на виду.
– И в учительской что ни скажи - сразу везде известно.
Он смеется, потом говорит:
– Анекдот вспомнил. Один жалуется. Безобразие, говорит, вчера одному человеку
Он смеется. Действительно смешно. Так твою мать - и весь город повторяет.
– Вы еще молоды, - вдруг говорит он.
– В учительской не нужно особенно откровенничать. Люди ведь разные бывают...
– А что мне люди?
– Так, на всякий случай.
– Да плевал я на всё.
– Вы ведь говорили, что в нашем просвещении сплошные подлоги?
– Ну и говорил. Плевать мне...
– И что колхоз в Васильевке развалился?
– А что?
– спрашиваю я.
– Разве не так? Ну и что?
– Ничего, - говорит он.
– А, наплевать, - говорю я.
– Надо поосторожнее, - говорит он.
– А я ничего не говорил!
– кричу я.
– Не говорил...
И просыпаюсь. Утро. В келье никого нет. Солнце заглядывает в окно. Как хорошо, что весна наконец! И грипп меня оставил. Только слабость - руки не поднять.
Вдруг Вера Багреева зайдет навестить. А может быть, приснилось... А может быть, и не приснилось...
КАРТОШКА
– Конечно, - говорит Маракушев, - без картошки мне нельзя. У меня четверо... Гы-гы...
– И говорит Шулейкину благодушно: - Вот этот участочек мне подходит...
– Видите, как хорошо, - улыбается Шулейкин.
– А в прошлом году вы все кричали...
– Гы-гы..
– говорит Маракушев, - чего вспоминать...
– А вы помните, как в прошлом году кричали?
– говорит Шулейкин.
– Ну чего вспоминать, - говорит Маракушев. Шулейкин на плане участков делает пометки карандашом. Клара Ивановна записывает в блокноте.
– Мне бы вот этот участочек, - кто-то из учителей тычет пальцем в план.
– Вам ведь уже выделили, - говорит Мария Филипповна, и губы ее белеют.
– А мне бы вот этот, не этот, а вот этот...
– А у меня самый худший в прошлом году был, - смеется Виташа, - вот уж теперь я разговеюсь!
– А вам, Виктор Павлович, - говорит Шулейкин, - остается прошлогодний.
Картошка бессловесна? Это предрассудок. Виташа кричит. А перед моими глазами возникает желтоватое тело картофелины. Она таращит свой глазок. Кожура лохмотьями колышется на ее теле...
– Тише, - говорит Клара Ивановна и кивает на дверь учительской.
– Там ведь учащиеся. Тише.
– Что тише?
– говорит ей кто-то из учителей.
– Себе лучший кусок забрали, а теперь - тише...
– Да с какой стати я опять ту же самую дрянь брать должен?!
– кричит Виташа.
Он стоит у стола. Его растоптанные латаные валенки отбивают какой-то незнакомый танец.
– У меня тоже, разве это участок?
– говорит Мария Филипповна словно сама себе.
– Две березы посредине. Самый что ни на есть плохой участок...