Новенький как с иголочки
Шрифт:
– Сейчас драчка начнется, - шепчу я Виташе.
Он ободряюще улыбается мне.
Потом объявляется перерыв. А шума обычного нет. Все сидят почти неподвижно. Все косятся на Петунина. А он встает и катится в мою сторону. И спрашивает меня:
– Ну, как у вас дела?
– Да вот сечь меня собираются, - говорю я.
Виташа мелко смеется.
– Сечь?
– говорит Петунии.
– Ну не без этого...
– Конечно, - говорю я.
– Наверное, есть за что...
– Наверное, - говорю
– А на вас жалуются, что успеваемость низкую даете, - говорит Петунин.
– Не всё сразу, - говорю я.
Мне теперь всё равно. Я прекрасно понимаю, к чему он клонит.
– Значит, конфликт с директором?
– Вам видней, - говорю я.
– А может быть, на вас наговаривают?
Мне чудится издевка в его словах. Петунии откатывается на свое место. Я сажусь.
– Ничего не понимаю, - говорю я.
– Н-да, - говорит Виташа.
– Дело темное...
И снова, но уже тихо-тихо, звучит моя фамилия. И Шулейкин, едва освещенный лампой, рассказывает о моих грехах. О мои грехи! Их так много, и они так ужасны...
– ...Откололся от коллектива... Противопоставил себя...
– Правильно, - говорит Мария Филипповна.
Я смотрю на Петунина. Он слушает Шулейкина и кивает головой.
– ...Самая низкая успеваемость по письменному русскому... Был Виктор Павлович... Катастрофа...
– Был я на уроке,- говорит Виташа,- и не на одном...
Скажи им, Виташа, скажи...
– ...Такой отсебятины я еще не встречал... Для чего же существует Министерство просвещения, а?
– Может быть, мне уйти?!
– вскакиваю я.
– Может быть, вы мне договорить дадите?
– говорит мне Виташа.
– Спокойнее, - говорит Петунин.
– Вот так он всегда, - говорит Мария Филипповна.
Ну погодите, погодите же!..
– Вы хвастались ученикам, - говорит мне Шулейкин, - что вам на всех наплевать, что у вас своя, мол, голова на плечах, что программы - это чепуха...
– Кто вам сказал?
– говорю я.
– Это неважно, - говорит он.
– Я говорил, что программу нужно дополнять! Я говорил, что очковтирательство...
– Я кричу.
– А зачем кричать?
– спокойно говорит Шулейкин.
– Умейте ответ держать, - говорит Мария Филипповна и смотрит на Петунина.
А мне плевать на Петунина! Плевать!..
– А может быть, вам пора ответ держать, Михаил Андреевич, - негромко говорит Петунин из своего угла...
Становится ужасно тихо. Дым папиросный уносится к потолку. Виташа подталкивает меня под бок. У Марии Филипповны белеют губы.
– Вы оскорбляете учителя, не имея на то основания, - говорит Петунин Шулейкину.
– У меня все факты... Вот, - говорит Шулейкин и показывает кипу бумаг.
– Без фактов нельзя вести серьезный разговор, - говорит Петунин.
–
– говорит Шулейкин и пытается улыбнуться.
– Взяли вдруг и обвинили, - говорит Петунин, - а фактов-то и нету...
– Да вот факты, - растерянно говорит Шулейкин.
– Эдак мы все друг друга начнем поносить. Что же будет?
– говорит Петунин жестко, - Без фактов нельзя.
– Я все факты имею, - почти шепотом, безнадежно говорит Шулейкин.
– Вы лучше скажите, куда вы деваете контрольные работы, - говорит Петунин, - которые вам лень проверять? Сжигаете, да?
Шулейкин молчит. Что это происходит? Меня защищают?
– А во что он школу превратил!
– кричит Виташа.
– Все из-за него перегрызлись. Вы бы посмотрели, как он несправедливо картофельные участки распределял! И всякие разговоры... И на стенках всюду написано: "Кобель". Это о ком? Разве таким должен быть директор?!
Шулейкин пунцов, как переспевший помидор. И жалкая улыбка шевелится на его губах. А может быть, он плачет?.. А Виташа кричит, как Шулейкин по ночам прокрадывается к одной вдове...
– Это уже сплетни, - тихо говорит Шулейкин.
– Продолжайте, Виктор Павлович, - требует Петунин из своего угла.
Что делается?! Неужели это всё из-за меня?
– Гы-гы, - говорит Маракушев, - а вы ведь, Михаил Андреевич, мне дров нарочно не давали, пока снег не пошел.
– Врете вы все, - говорит Шулейкин, не поднимая головы.
– Нет, он не врет!
– стучит Петунин ладонью по столу.
– Гы-гы,- говорит Маракушев.- Вру, вру... А вот не вру!
– Так ему, гаду,- шепчет мне Виташа.- Допрыгался...
Что делается!.. Шторм. Ураган. Корабль сейчас на дно пойдет. Во все дыры вода льется. А тряпочки поверху плывут... Кто прав? Кто?.. Почему я тоже не кричу? Что, Шулейкина жаль? За что мне его жалеть? Топите его! Топите! Пусть знает!
...А потом я догоняю Петунина в коридоре.
– Что же теперь будет с Шулейкиным?
– говорю я.
– Теперь что, снимут его?..
– Решение облоно о снятии есть, - говорит он.
– Почему "теперь"? Засиделся Шулейкин...
– Значит, это всё из-за меня?
– говорю я.
– А при чем здесь вы?
– говорит он, и смотрит куда-то мимо меня, и быстро уходит прочь.
Все расходятся. Почти никого не осталось. Только Шулейкин стоит у дверей учительской. Курит. И Мария Филипповна стоит рядом. И я слышу:
– Да вы успокойтесь, Михаил Андреевич...
– А я и не волнуюсь, Мария Филипповна...
– Вы не обращайте внимания...
– Да что вы...
– Мало ли что говорят...
– Вы сами успокойтесь, Мария Филипповна...
– Как они это нехорошо!..