Новейшая оптография и призрак Ухокусай
Шрифт:
– Так что же произошло? – поторопил Копеечкин.
Дверь приоткрылась, в кабинет заглянул дежурный:
– Прошу прощения, Знаком Бывалович, тут посетитель, говорит, дело срочное…
– Я занят, – строго сказал Сватов, подумав про себя, что приятно, конечно, было бы попросить звезду сыска подождать и неспешно разобраться, действительно ли у посетителя срочное дело. – Итак, вы спрашиваете, Пуляй Белосветович, что произошло? Извините великодушно, если и сейчас огорчу вас, но опять должен сказать: не знаю. Увы! Все, что может вызвать ваш интерес, судя по всему, происходит в Спросонске, а официальных сообщений оттуда
– А неофициальные были? – сохраняя спокойно-деловой тон, уточнил Копеечкин.
Сватов готов был поклясться, что звезда сыска готов взорваться: мол, что же вы тогда комедию ломаете, ради чего от дел меня оторвали? А впрочем… «Может, это я бы взорвался, – с горечью подумал вдруг храповский городничий, – а он и не подумает. Вот потому он и звезда, что внутри у него огонь, а с виду – холоден, как льдинка на бархате».
– Строго говоря, никаких сообщений не было, но был в Храпове некий спросончанин, рассказ которого меня насторожил, – все-таки не отказывая себе в удовольствии вести рассказ неторопливо и обстоятельно, продолжил Сватов. Сейчас выслушает его Копеечкин – и умчится в Спросонск, а ему останется сидеть на месте да гадать, что там как сложилось. Ладно если из газет узнает…
Он поведал Копеечкину о визите спросонского оптографа. Великий сыщик огорчился, конечно, скудостью сведений об «эпидемии ухокусательства», зато поблагодарил Сватова за внимание к визитеру и проявил большой интерес к методу оптографической съемки Сударого. К сожалению, на эти вопросы городничий внятного ответа дать не мог: слишком поверхностны были его знания.
А тут его еще и прервали. Уже не дежурный, а казенный домовой – шагнул из угла, робко откашлялся, извинился и сказал:
– Это вас, господин городничий, Лапотоп дожидает, «проклятого» дома домовик. Нервно ему тут, боюсь, не дождется, а сведенья у него важные…
– Ну впусти, – разрешил Сватов.
Лапотоп появился в том же углу, тоже откашлялся и извинился. Видно было, как неуютно чувствует он себя в чужой обстановке, да еще под многочисленными взглядами незнакомых разумных.
– Говори-говори, Лапотоп, только в двух словах.
– Можно и в двух, как скажете, – согласился тот. – Барберий сбежал.
Сказал и повернулся, чтобы уйти.
– Что? Подожди-подожди, – окликнул его городничий. – Как сбежал?
– Да как… обыкновенно, должно быть, – пожал плечами Лапотоп. – Или как уж там обычно сбегать принято… А только всю ночь беспокоен он был, метался, бедный, а потом как крикнет, все, мол, понятно, да и прочь из дому. Я пождал-пождал, его все нет. Я к вам – вас тоже нет. Спасибо, значит, что выслушали, а теперь можно мне идти?
– Иди…
Лапотоп исчез, а Копеечкин быстро спросил:
– Знаком Бывалович, как у призрака Свинтудоева с телепортацией?
– Весьма ограниченно, в пределах нескольких саженей, если не ошибаюсь. Но он возбужден…
– Может и на большие расстояния переноситься, – закончил за него Копеечкин. – Что ж, значит, срочно в Спросонск!
Помощники его как один встали и шагнули к двери. За ними поспешили Копеечкин, на ходу закрывая папку, и… Сватов, сказавший: «Я с вами!» – раньше, чем успел подумать, действительно ли ему это так надо.
– Ценю вашу помощь, но, право, нет необходимости…
– Есть! – возразил городничий. – Призрак Свинтудоева находился под моей ответственностью.
– Понимаю, –
Предупредив подчиненных, что отправляется по срочному делу в Спросонск, городничий поинтересовался у Копеечкина:
– Вы давеча сказали, Пуляй Белосветович, что, получив мое сообщение, не сразу смогли приехать. Как же вам удалось столь быстро до наших краев добраться?
– Скоро увидите.
«Звезда сыска, – мысленно проворчал Сватов. – Нет чтобы по-простому сказать…»
Глава 9,
в которой звучит печальная история Шепчущего моста, а в небе над Спросонском появляется удивительное средство воздухоплавания
Фонарь с бутылью-ловушкой Сударый перенес на второй этаж, в гостиную. Потом Переплет пошел спать, Вереда открыла учебники, а Сударый с Персефонием взялись за рутинную научную работу – сделанные утром снимки следовало всесторонне изучить и описать по всем правилам. Однако мысли, что и неудивительно, были заняты Ухокусаем. Переплет так и не смог толком заснуть, ворочаясь в своем закуте, Вереда по нескольку раз перечитывала одни и те же параграфы и потом обнаруживала, что решительно ничего не может вспомнить из их содержания. Даже Персефоний был несколько рассеян, а Сударый, занося в журнал наблюдений параметры изображений, так часто путал графы, что пришлось вырвать лист и переписывать заново.
Совещание составилось как-то само собой. Переплет, чувствуя, что заснуть ему сегодня не суждено, отправился побродить по дому. В гостиной постоял, пристально глядя на Ухокусая, по-прежнему сохранявшего вид фонаря. Хотя от подобного облика трудно ожидать внешнего проявления каких-то эмоций, у домового сложилось впечатление, что предметный призрак тоже рассматривает его, без особой приязни, внимательно, но вежливо; что, более того, он хочет что-то сказать, но ждет, чтобы к нему обратились.
Однако разговаривать с фонарями Переплет не собирался, тем более с такими фонарями, которые отводят глаза, притворяются любой вещью по своему вкусу и грызут уши честных разумных.
Переплет решительно направился в лабораторию.
– Непеняй Зазеркальевич, извиняйте, если от дела отрываю, только надо нам с вами поговорить.
Едва Сударый поднял голову от записей, отворилась дверь и вошла Вереда:
– Непеняй Зазеркальевич, вы не очень заняты? Я тут подумала…
– И все мы, конечно, об одном и том же, – улыбнулся Сударый. – Говорите. Кто начнет?
– Первым скажу я, – заявил Переплет. – В полицию надо Ухокусая определить…
– Я против, – быстро сказал Персефоний.
– Это почему? А, понятно, – важно кивнул домовой. – Ты у нас полицию вообще на дух не переносишь.
– Отчего же, переношу, если надо. Только Ухокусаю в полиции делать нечего. Наш закон предметных призраков не учитывает, так что ничего с ним полицейские поделать не смогут. Он для них юридически не существует.
– Это уж проблема полиции, не наша, – отмел возражение Переплет, стоя посреди лаборатории и уперев руки в боки. – А я так себе мыслю. Все, что тут про него было говорено, это слова и домыслы. А точно одно: он кусатель и беззаконщик. Ну так и законом ему, шельмецу, по загривку! Пускай те, кому оно по службе положено, закон для него приискивают. Это их дело, не наше.