Новейшая оптография и призрак Ухокусай
Шрифт:
Все поведала она людям, вернувшись в деревню, тут же упала и умерла от горя. И в тот же час, говорят, рухнул сам собой Шепчущий мост, потому что успел он полюбить красивую и чуткую Наиваки.
Крестьяне собрали его обломки и сделали из них много красивых и нужных вещей, чтобы никогда не забывать случившееся.
Услышал обо всем этом Хочуто, и стало ему стыдно.
Вышел он из храма и пошел куда глаза глядят – и долго еще встречные люди не разговаривали с ним, а деревья не давали ему плодов. И случилось так, что вдали от родных мест он заболел и ослеп…
– Это действительно грустная история, – согласился Сударый, когда Ухокусай сделал
– Я был одной из тех вещей, которые сделали жители Хайяо из обломков Шепчущего моста. Великая душа кедра словно раскололась на много маленьких, и каждая из вещей унаследовала ее частичку: кому-то досталась доброта, кому-то спокойствие, кому-то мудрость. В одном доме со мной оказался гребешок, в котором хранилась частица памяти о любви Шепчущего моста к Наиваки, а еще грабли, которые впитали в себя его благородство. У этих граблей была особенно трудная судьба, – помедлив, добавил предметный призрак. – Нетрудно навевать мысли о любви, когда тобой расчесывает волосы молодая девушка, мечтающая выйти замуж. А каково пришлось граблям, если на них так часто наступал сын крестьянина? Но это совсем другая история.
– Кем же стал ты?
– Светильником. Правда, очень простым. Меня сделали обычным фонарем, с которым ходят по ночам, нося его на палке. И никаких украшений на мне тогда еще не было. Просто чуть позже в одном доме мне встретился вот такой светильник, каким я выгляжу сейчас. Он очень понравился мне, и я даже немного ему позавидовал…
– А что ты унаследовал от Шепчущего моста? – спросила Вереда.
– То, что определило мою дальнейшую судьбу: гнев на Хочуто. Это чувство долго дремало во мне, потому что Хочуто нигде не было и никто о нем не вспоминал. Но спустя много лет он вернулся. А я к тому времени уже сделался подданным Князя Мертвых.
– Как это случилось? – спросил Сударый.
– Однажды, незадолго до праздника усопших, мой хозяин продал меня одному бедному дворянину, замечательному художнику. Это он изобразил на мне красные пионы и подарил фонарик своей возлюбленной, чтобы я освещал путь душам ее предков, когда они в свой день решат посетить дом. Это тоже очень долгая и грустная история. – Огонек в Ухокусае качнулся, и в голосе явственно послышался вздох. – Если на то будет ваше желание, я когда-нибудь расскажу ее, а пока упомяну только те события, которые коснулись лично меня. Случилось так, что та девушка умерла. Но продолжала так сильно любить господина мастера кисти, что приходила к нему по ночам с кладбища. И я освещал ей дорогу во мраке. Много бедствий принесла эта любовь… Но сейчас важно то, что с той поры я поселился на кладбище и там на меня обратил внимание Князь Мертвых Мангайдо, повелитель всех усопших в провинции. Он пробудил во мне дремавшую душу и наделил меня способностями оборотня. Я верно служил ему и просил за службу лишь одного – чтобы он отпустил меня на поиски ненавистного Хочуто. Однако Князь отвечал: «Наберись терпения и жди». И я ждал… много лет, уже опасаясь, что Хочуто нет в живых. Но однажды предвидение Князя сбылось, и певец вернулся. Я возжаждал мести и устремился навстречу своей нынешней судьбе. Будет ли мне позволено рассказать так, как положено рассказывать подобные истории?
– Как тебе будет приятнее, – разрешил Сударый.
– Благодарю вас, господин молодой мастер оптографии. Итак, спустя много лет после того, как обрушился Шепчущий мост, и все-таки давно, очень давно…
Кончался короткий зимний день. Низко висящее солнце расчертило город длинными тенями, залило золотисто-розовым улицы и заглядывало в замерзшие окна.
Всего ничего оставалось
– Ступолет, ступолет!
Действительно, это было то самое воздушное судно, рождение которого взволновало покорителей воздушного океана и хозяев небесных маршрутов. Внешне напоминало оно две соединенные вместе плоскодонные лодки лакированного дерева с шестью бочонками, закрепленными по бортам. Ослепительно сверкали на солнце круглые иллюминаторы.
Ступолет затормозил над ковролеткой и стал снижаться, сильно качаясь. Ковролетчики все как один высыпали на посадочную площадку. Один из них, перекрестившись, проворчал:
– Летающий гроб…
Надо сказать, если бы не цилиндры ступ и остроконечная форма носа, чудо маготехники и впрямь изрядно бы напоминало домовину.
Первое замечание послужило как бы сигналом, по которому начали говорить все:
– Эка его мотает!
– Как пьяный, честное слово.
– Того гляди вышку нам снесет или крышу какую проломит…
По голосам, впрочем, чувствовалось, что, случись подобное на самом деле, ковролетчики бы вовсе не расстроились. У них бы появился прекрасный повод бранить чудо маготехники, ставя в пример свои ковры, способные приземлиться, «былиночки не шелохнув». А крыша что, ее починить – дело нехитрое…
Однако летун, управлявший необычным воздушным судном, дело свое знал. Саженях в четырех над землей умерил, а потом вовсе погасил болтанку и спустился плавно, как пушинка.
– Сумел-таки тягу выровнять, – поняли ковролетчики.
Один из них заметил:
– А серьезная штуковина, шестиступная. Я слыхал, обычно две-три ступы ставят – и хватает.
– Видать, издалече прибыли. Интересно, откуда?
Опознавательных знаков на борту не было никаких, из чего ковролетчики заключили, что ступолет столичный, а во чреве его сидят государственные чиновники.
Видно, не ошиблись: это стало ясно, когда кормовая часть распахнулась и выпустила пассажиров. Гражданское облачение двух важных господ никого не могло обмануть, с первого взгляда становилось ясно, что разумные – это служивые, но и не армейские, скорее из полицейского ведомства, тем более их сопровождавшие сильно напоминали приставов, хотя одеты были тоже в штатское.
Взяв пролетку, они куда-то умчались, и на посадочной площадке остался только летун в кожаной куртке, подбитой мехом. Его ковролетчики встретили радушно, проводили в харчевню, накормили-напоили, но в итоге остались им страшно недовольны, потому что летун оказался столичным франтом и вел себя так, будто не только его летательный артефакт, но и сам он лично были засекречены до невозможности. В общем, от простых разумных нос воротил.
Поэтому в тот день ковролетчики так и не узнали, что угадали и насчет столицы, и насчет полицейского ведомства. Все пока что оставалось тайной, в частности и то, почему ступолет прибыл со стороны ничем таким в особенности не примечательного Храпова.
Между тем гости города приехали, как и следовало ожидать, в полицейскую управу и произвели там немалое волнение. Тот из них, что был высок, худощав и одет с претензией на элегантность, без лишнего шума, но строго требовал ответов. Неваляев и Немудрящев, уже собравшиеся было отправляться по домам, принуждены были снять шинели, предстать пред грозны очи и отчитываться наряду с городничим Спросонска. Даже Добролюбу Неслуховичу, хотя он и служил в другом ведомстве, задали вопрос, который главным образом и интересовал худощавого и элегантного человека: