Новик
Шрифт:
— А что за богохульные песни ругательные поёшь?! Правду ли люди говорят? — Оба-на, а вот это может таким боком выйти, что не отмахаешься…
— Отче! Ничего богохульного не пою. Песни про моряков, про любовь. А ругательного, только в одной песне, где попугай- птица не разумная нечистого поминает. Так ведь, отче, русские ругательства исстари ещё с волхвов были оберегами от сил зла, так мне бабушка рассказывала, — правда, бабушка казачка, а не Колина, но опять таки не вру ведь ни разу, — это потом люди забыли изначальный смысл и теперь ругаются в злобе, а не для защиты и убережения. Так, что ничего дурного в этом не вижу. Ведь и к Богу и к самым отчаянным ругательствам обращаются когда особенно страшно или туго. Мы вот в ураган в Атлантике попали, так одни молились, другие матерились, что правильнее не мне судить, отче.
— Интересная у тебя бабушка, жива ли?
— Нет, отче, нет её среди живых. А люди её за ум почитали, здесь вы правы.
— Сын
— Отче, о чём может офицер, который присягнул отечеству нашему и государю императору мечтать, долг свой честно исполнить, чести предков не посрамить, детишек малых от супостата уберечь. А хочу в годину испытаний сдюжить, пользу всю возможную принести.
— Не прост ты, вой Николай. Но не лжёшь, и зла в тебе не нахожу. Благословляю на дела богоугодные, для которых тебя избрали, и ратные во славу и пользу Отечества нашего. — протянул руку, мы припали и перекрестились. Только на улице выяснилось, что у нас даже сюртук насквозь промок. А Николай как в спасательный круг вцепился, что нас на дела наши сам Иоанн Кронштадтский благословил. Не понять мне с нашим цинизмом такой истовой веры, страдает Коля, но идёт со мной. А про себя подумала, слава Богу, что живыми из этого поворота выбрались, а виражик то получился о-го-го какой. И это же надо, как здесь служба поставлена, всё уже знает и про попугая и про крестики. Кроме того, что радовало, что возникшее со стороны церкви подозрение мы вроде сумели отвести, ещё больше радовало, что доверие ко мне Николая выросло и ещё набрало баллов…
Через четыре дня выезжали мы вполне довольные собой и не только. Николай спал на ходу, так, что отъезжала я одна, этот Дон Жуан всей своей семьи уже отключился, бедная Машенька, ей то спать не придётся, хотя, может Наташа с детьми приедет помочь или Дуся прикроет. Да, ладно, это такая сладкая утомлённость, что тут скорее радоваться, чем переживать нужно.
Удалось без грубых косяков добраться до Николаевского вокзала и погрузиться на своё место. С нами оказался какой-то чиновник, не разбираюсь я в этом разнообразии мундиров, пусть завтра Николай турусы разводит. Тем более, что его проводили от всей широты русской души и погруженное на полку тело самозабвенной храпело густым перегаром. Хорошо, что лето и окошки открыты, так что мы тоже спать залегли. Так и началась наша дорога до Москвы, потом на Таганрог. Оттуда на попутном плавсредстве в Феодосию. Потом обратно, как получится, там решим. Куда важнее, что отпуск нам подмахнули не жалея, и у нас девять или десять дней при самом пессимистичном раскладе на то, что бы решить вопрос с поиском нам птички. Тем более, что мужичка-лесовичка нам уже порекомендовали и даже есть резервный вариант на всякий случай. Поэтому, прилегли мы с чувством исполненного долга и глубокого удовлетворения.
Что рассказать вам про дорогу? Да нечего рассказывать. Сосед дохрапел до Бологого, там отлучился, и появилась свежая сивушная нотка в его выхлопе. Так почти бесчувственного его в Москве сняли суетящиеся друзья или подчинённые. Дальше с нами ехал приказчик богатого купца, что мог позволить себе вагон первого класса, в Таганроге мы вышли ночью. Немного подремали в гостинице напротив вокзала, а утром начальник порта проникся нашими бумагами, предложив на выбор малый миноносец и пароход с хорошей двухкомнатной каютой. Мы его удивили предпочтя миноноску. Хотя, понять его можно, если в Азовском шли ровно, то после Керчи малютку валяло и крутило почти по штормовому, хотя шторма не было. За то, хоть и мокрые, мы прибыли на место к обеду, а не ночью. Извозчик повёз нас в резиденцию, где всё прошло как планировалось. Ой! Прошу прощения, упустила один момент. Уже на подъезде к Москве оказалось, что мы забыли приготовленные крестики. Со мной такое уже случалось, так, что я не переживала, а вот Николай был выбит из колеи, такое с ним впервые приключилось. За время стоянки в первопрестольной мы купили новые крестики, и дальше в пути успела их обработать согласно плану, как чувствовала, до последнего оттягивала "зарядку" крестиков, а то потом два оставшихся сжигать бы пришлось или топить.
На входе в резиденцию нас встретил и повёл за собой гвардеец, Николай подсказал, поручик Ахтырских гусар. На мой вопрос, гусар ответил односложно, но с тяжелым искренним вздохом, что очень тяжел их Высочество. В общем, мне тут лучше не отсвечивать, быстро сделать и сваливать. А нас привели в тёмную, не смотря на ясный день из-за тяжелых задёрнутых портьер, комнату или даже залу квадратов в тридцать. Вдали возвышалась высокая большая кровать с креплением для балдахина, у кровати горели два канделябра и подставка, на которой горело больше десятка тонких церковных свечей перед небольшим богатым иконостасом. Справа от входа у стойки-кафедры при двух свечах бубнил что-то из толстой книги церковный служка из-за темных волос и сутаны сливающийся с фоном. Всё помещение было наполнено тяжелым лампадным угаром и дымом ладана. В комнате висел такой знакомый
— Здравствуйте! Давайте знакомиться, Николай Оттович! Обо мне вам наверно уже сообщили, а вас я и так знаю. — так как Цесаревич продолжал меня молча разглядывать, я продолжила, ведь медик не имеет права утрачивать инициативу, — Давайте я сначала сделаю то, для чего мне пришлось к вам ехать, а потом мы поговорим. — Не дождавшись ответа, да и не нужен мне был его ответ, я продолжила, — Ну, вот и славненько! Пожалуй, приступим…
Я встала, подошла к служке, который хоть и поглядывал любопытно в нашу сторону, но продолжал бубнить, не меняя ни скорости, ни тональности. Закрыла ладонью текст перед ним:
— Милейший! Как вас величать? — наконец прервавшись, почему-то сипло ответил:
— Агафий…
— Замечательно, Агафон. Я тебя очень прошу, пока прервись на некоторое время. А потом опять будешь читать, если захочешь. Хорошо? — и по методе незабвенного товарища Сухова, который не давал времени на раздумья и возражения, — вот и прекрасно! Тут наверно стулья есть, пусть принесут, присядь в сторонке и не волнуйся, а если хочешь, сходи, есть тут кухня, я думаю, вот и перекуси, если хочешь… — тем временем в помещение просочилось уже человек семь во главе с прошлым поручиком и каким-то господином в кремовой жилетке поверх рубашки с распахнутым воротом. Может из-за его пенсне и схожести с Чеховым, возникло подозрение, что мы лицезреем господина местного фтизиатра, пусть даже он сам ещё не знает, как называется его специальность. Не снижая взятый темп, я наехала на поручика. — Господин поручик! Проясните мне, кто все эти люди и что они здесь делают, а лучше предпримите меры и удалите из помещения всех лишних. Здесь разрешаю остаться вам, доктору и Агафону. Все остальные смогут войти минут через тридцать. Вам всё ясно? Исполняйте, да и поручите кому-нибудь быстренько сюда водички организовать, руки с дороги нужно сполоснуть.
Ошарашенный моим наездом народ начал медленно колобродить, поручик не мычал не телился. В присутствии больного изображать фельдфебельский рык как-то не с руки, но ситуация снова начала уплывать из-под контроля. Я выдернула ближайшего в такой же форме, но не офицера:
— Братец! Быстренько, одна нога здесь, вторая уже тут, сюда старшего офицера из охраны наследника, давай, давай, — подталкивая его к двери, и уже в дверях полушёпотом взрыкнула ему прямо в ухо, — Бегом, черепаха беременная!…
Отчего воин рванул с топотом и бряканьем болтающейся на боку сабли. Когда я после этой демонстрации повернулась к остальным, они уже прочувствовали и тихонько от меня пятились, что меня совершенно не устраивало, ведь я стояла у двери, а их роение у кровати Цесаревича совершенно не нужно, поэтому, я широким жестом гостеприимного направления указала дверь, укоризненно качая головой:
— Поручик, поручик! Что же вы батенька так нерасторопны?… Господа! Я вас настоятельно прошу, даже настаиваю… — ну, слава Богу. Потянулись к выходу во главе с зависшим поручиком, как бандерлоги перед Каа, только "Чехов" сориентировался и откочевал к Агафону. Тем временем прибыл ("Полковник" прошипел мне Николай, интересно, как это у него получается, шептать мысленно), и как он по одной распахнутой рубашке сумел это определить я не знаю, но мне уже начали надоедать эти хороводы, — Господин полковник! Очень хорошо, что вы пришли. Сейчас я буду делать, то ради чего сюда ехал, а вы вместе с врачом и Агафоном присмотрите. Потом я буду готов ответить на ваши вопросы, если они будут. Присядьте! Это не надолго…
Подходить к больному не помыв руки, а до латексных перчаток здесь ещё далеко, совсем не хотелось, тем более, что своё желание руки помыть я уже озвучила, а тут важны даже мелочи, любой сбой может стоить контроля над ситуацией, но при этом очень важно и темп не терять. Я выглянула в приоткрытую дверь, выходить из помещения категорически не рекомендуется:
— Господа! Мне ещё долго воду ждать? Живенько! Живенько! Шевелимся!… - на мои негромкие хлопки ладонями, как из воздуха соткался кадр с лоханью в руках, — Славненько. Проходи и держи, — чуть отступила в сторону, давая ему дорогу, но не более. Едва он оказался в комнате, сунула руки в воду, и скорее изобразила, чем вымыла руки, — А у тебя ещё и полотенце есть! Совсем молодец! Сейчас кругом, и марш на кухню, получи там пирожок за расторопность! — развернула его на выход придавая ускорение толчками в спину. У них тут у всех какие-то туго смазанные конечности, еле движутся…