Новые крылья
Шрифт:
Мы одни. Собственно, что это значит «одни»? Я не один, с ним, и он со мной вдвоем. Только вдвоем. Я ослеплен, оглушен, растерян, но счастлив. Как это получилось? Неожиданно, сумбурно, немного неловко. Как-то всё слово за слово. Я уж и не вспомню толком, кто за кем и что говорил. Все друг другу поддакивали, все со всеми были согласны, и из разговоров вышло так, что нам с Демиановым, вроде бы, сам бог велел отправляться осматривать Италию, а маме и Анне лучше на место поскорее, отдыхать. И лучшего чем каноник провожатого нет для них, и прекрасно он их доставит, нам же, молодым людям, нечего об этом и беспокоиться, а следует наслаждаться путешествием. В Риме нас выставили из вагона с двумя небольшими саквояжиками, и поначалу было у меня такое чувство, что я от поезда отстал. Без Анны всё уже не то. Так я к ней прирос, сроднился. И помыслить не мог, что когда-то расстанемся, да еще так скоро. М. счастлив, но немного обеспокоен тем, что я своего счастья не выказываю. А мне просто трудно привыкнуть, настроиться на новый лад. «Благословенная Италия! Милый Рим!» Я слышу его восклицания,
В маленькой гостинице М., из желания сэкономить, выбрал самую скромную комнату. Ему неловко быть на моем содержании, при том, что я в свою очередь на содержании тестя, от дочери которого мы так бессовестно сбежали. Я немного рассердился на него, то ли раздражала его привычка экономить, рожденная вечной бедностью, то ли неприятная правда колола глаза. И когда хозяин потребовал расписаться в гостевом журнале, я в каком-то злобном хулиганском порыве написал русскими буквами: «Князь Х.У.Ю.Супов со своим слугой Ложкиным». В конце концов, не все ли итальянцам равно, и паспортов у нас не спросили.
После помывки из кувшина, надо признать, довольно веселой, М.А. потащил меня на улицы. Он просто обезумел от восторга: «Всю жизнь мечтал здесь оказаться! Лучший в мире город!» Мы бегали по улицам взахлеб, если так можно выразиться, не рассмотрели ничего толком, но, думаю, прекрасно сделаем это, когда первая лихорадка у М. пройдет. Он так много читал и знает о Риме! Я даже не пытаюсь запомнить всего, что он рассказывает. Мои жалобы на голод он принял с восторгом, заявил, что в этой стране нет ничего вкуснее простого хлеба с оливковым маслом. И тут же всё это и еще вино нам удалось раздобыть у торговцев-разносчиков, и мы закусили прямо на улице. Казалось, никогда и ничего вкуснее я не ел. Восхитительно! Или это Демианов уже заразил меня своим восторженным настроением?
Любовались закатом, а потом и ночным небом в этом странном шумном городе, который и с наступлением темноты не затихает.
В гостиницу явились за полночь, и то, потому, что вымотаны были еще с дороги, а так бы и до утра гуляли.
Несмотря на то, что вчера устали и поздно легли, спал я мало и чуть свет уже открыл глаза. Мучила совесть и болела душа об Анне. Как там она бедняжка? Хорошо ли, что я так легко дал себя уговорить и покинул ее, нарушив все свои обязательства. Встал. Чтобы не будить Демианова, вышел. Вдруг вижу, хозяин, принимавший нас вчера, мчится ко мне со всех ног по темному коридору, чем-то размахивает, кричит: «Сеньор, сеньор!», и еще что-то по-итальянски. Я почувствовал неладное и приготовился встретить неприятности, но сам им навстречу не пошел, остался стоять на месте, гадая, что ж такое стряслось? Уж очень неистово он кричал. Так. Кажется ясно. У него в руках гостевой журнал, в котором я вчера нахулиганил. Ну, это еще ничего. Надеюсь, полицию он не станет вызывать из-за такого страшного преступления. Извинюсь, перепишу, как следует. Да может они и вовсе ничего не поняли, а недовольны только, что написано по-русски. Добежал он. Так и есть, весь сыр-бор из-за записи. Он хватает меня под руку, тащит к окну, впрочем, совсем не грубо, тараторя без умолку, тыкает пальцем в мою вчерашнюю запись. Я киваю, жестами его успокаивая, перепишу, мол. Перешли на французский. И тут настоящая итальянская комедия началась. Просто Труфальдино какой-то. Кроме журнала-то у него в руках небольшая картинка, старинная, писаная маслом, а на картинке, хотите верьте, хотите нет — князь Николай Борисович Юсупов, и подписано внизу по-русски: «князь Юсупов». Боже мой! Сейчас нас линчевать будут, как самозванцев. Хозяин на плохом французском старается, толкует мне что-то про своих пра-пра родственников из Турина. А я стою ни жив ни мертв, киваю только и пардоню. Но успокоить его никак невозможно. Слышал я про бешенный итальянский темперамент, но этот тип прямо сумасшедший. «Это я, — говорит, — прошу прощения, ваш господин так похож на своего предка, непростительно с моей стороны, я должен был узнать! Те же глаза, тот же рот!» Вот тут-то мне и стало дурно. Я понял, что он Демианова за князя принимает! А он говорит, как только «мой господин» проснется, нас переведут в самую лучшую комнату. «Нет, нет, не волнуйтесь, за ту же плату!» Это для него такая честь, столь важная персона в стесненных обстоятельствах именно его гостиницу изволила посетить. Всё для нас уже готово и я прямо сейчас могу начать перебираться, только бы не обеспокоить моего господина. Господи Исусе! Я еле от него вырвался, побежал будить Демианова.
М.А. над моей паникой посмеялся только. Говорит, он и раньше находил, что походит на князя Николая Борисовича. И одевшись, заявил с улыбкой до ушей, что пренебрегать гостеприимством не вежливо, и мы сейчас же переберемся в лучшую комнату. А на мое выражение ужаса заметил только, что таких гостиниц в Риме пруд пруди, и в любой момент можно сбежать в другую. Мы упаковали два своих саквояжика и вышли. У двери нас уже сам хозяин поджидал. С поклонами и всяческим почтением нас препроводили на второй этаж в «лучшие апартаменты». Честно говоря, не бог весть что, но по сравнению с нашей первой комнаткой, шикарные: три комнаты с дубовой мебелью, ванной и балконом в сад. Хозяин теперь уже Демианову про своих древнетуринских родственников стал твердить. За завтраком, который нам тут же подали, Демианов объяснил мне, что князь Н.Б.Юсупов в молодости был в Турине посланником. Мне кусок в горло не шел, так было страшно ввязываться в подобную авантюру. А Демианов ничего, ел с аппетитом и был весьма доволен приключением.
Посетили
В Сикстинской капелле Демианов много и интересно рассказывал о Микеланджело и чуть ли не весь Ветхий Завет, им изображенный, наизусть повторил.
Обедали в маленьком уютном ресторанчике. В этой стране вино как воду пьют, или как у нас чай. М.А. говорит, чтобы я привыкал, потому что во Франции, где я скоро буду жить — тоже самое. Ох, опять воспоминание о жене и опять укол совести.
Из гостиницы под моим нажимом сбежали пораньше. Все же, не так рано как мне хотелось бы, потому что Демианов отказывался уходить без принятия горячей ванны. Он все хихикал надо мной, говорил, что мне нужно где-нибудь на водах нервы лечить. Станешь тут нервным, когда не успели приехать, а он уж князь. Полдня провели в Колизее, после обеда катались по городу в экипаже. Валясь от усталости с ног, возвратились в свою гостиницу, я — не без душевной дрожи. Оказалось, не зря я дрожал, но такое предвидеть было невозможно: нас встретил выстрел! Страшный хлопок раздался, как только дверь открыли. Дым пошел, и несколько возбужденных итальянцев с хозяином во главе с криками набросились на нас, чтобы… объяснить, что хозяин нанял фотографа, дабы запечатлеть высокую особу в его гостинице. Как он в двери входит, уже сфотографировали, теперь соблаговолите попозировать еще в апартаментах и за столом, а ужин для вас уже готов. Боже мой! Я всерьез начал опасаться за благополучие своих нервов. А Демианову всё нипочем.
В 12 часов дня у фонтана на площади Колонны, как было условлено, ждали каноника. Издалека еще его заприметили и обрадовались как родному. Закричали, замахали руками, благо в этом городе все кричат и руками машут. Женщин наших он доставил благополучно, привез от них письмо. Анна пишет, разместились чудесно, у них море из окна видно; мама в восторге и она сама очень довольна, почти не вылезает из воды, как и хотела. Что скучают, не пишет, думаю, чтобы не смущать меня и не беспокоить. О. Мориетт чуть не до слез хохотал, узнав нашу гостиничную историю, сказал, что помнит портреты князя Юсупова-дипломата и тоже находит сходство, стал называть Демианова mon prince и vostra altezza [22] .
22
Мой принц (фр.) и Ваша светлость (ит.)
Гуляли, заходили во все подряд церкви, у каждой своя легенда и все они были нам подробно изложены, я уж запутался во всех этих Санта-Мариях и множестве других святых. Но общее впечатление потрясающее, в этом городе каждый камень несет в себе святость апостолов и первых христиан. Вечером отец Мориетт служил в Соборе Св. Клемента и мы присутствовали.
Рано утром о. Мориетт зашел за нами в гостиницу, спросил князя, но дипломатично не назвал фамилию. Разумеется, больше одного-то князя у них здесь не может быть. Каноник повез нас осматривать катакомбы, в которых хоронили древних христиан, я даже представить себе не мог ничего подобного. Пообедав, уже вдвоем с Д. посетили Пантеон, громадность, простор и яркое солнце сквозь отверстие в своде очень благотворно на нас подействовали, после тесных холодных подземелий.
Ужинали в гостинице. Нас потчуют с особым старанием. Итальянские названия блюд я плохо запоминаю, но вкусно все необыкновенно. Из-за нашей проказы я в гостинице как на вулкане, Д. — как ни в чем не бывало. Благосклонно принимает суетливую почтительность хозяина. Ему вся эта история с княженьем доставляет массу удовольствия.
Еще не рассвело хорошенько, а о. Мориетт уже зашел за нами. Мы еле глаза продрали. Наскоро одевшись и не позавтракав, т. к. каноник очень торопил, ходили в Базилику Святого Петра смотреть, как Папа служит мессу. Демианов в благоговейном восторге. Кажется, о. Мор. Всерьез поглядывает на него, как на свою добычу, в смысле обращения в католицизм. Но М. сказал мне, что хотел бы родиться католиком, а не стать. Я потом еще долго шевелил мозгами, пытаясь это понять. Лично на меня ни месса ни сам Папа большого впечатления не произвели. Папа — довольно упитанный человек с бритым простым круглым лицом и хриплым голосом. Д. считает, что от него исходит особый свет и благолепие. Я же, не почувствовав ничего такого, остался равнодушным. Позавтракав, потащились в Национальный музей. То же самое — Демианов в восторге, я в унынии. Нескончаемая череда античных скульптур угнетает меня. Вся эта белизна сливается в единую массу. Ничего я в них не понимаю. М. восхищенно старается растолковать мне достоинства всех этих голых Венер и Аполлонов, но я устал и заскучал. На улице у меня настроение совсем испортилось. Крикливые итальянцы действовали на нервы, казались все на одно лицо и какими-то грязными. Д. объяснял мое уныние, тем, что я не выспался. Сам я приписывал такое настроение нечистой совести и желанию поскорее воссоединиться с женой и матерью. Тревога за Анну все усиливалась, приобретая болезненный характер. Я уж черти-что стал думать. А что если она потеряет ребенка? В сущности, если не будет ребенка, то и я не нужен. Приедет спокойно домой, как будто ничего и не было. И П.-С. Будет доволен.