Новые мелодии печальных оркестров (сборник)
Шрифт:
Слушатели расхохотались, а Милли ощутила легкий прилив гордости. Джима ничем нельзя было запугать: об этом она слышала от него самого множество раз. Думал он только об одном: совершить нечто большее, чем то, к чему его обязывал долг. Пока его однополчане укрывались в сравнительно безопасных траншеях, он в одиночку предпринял вылазку на ничейную полосу.
После обеда в городке компания отправилась на поле сражения, превращенное теперь в мирные ровные ряды могил. Милли радовала эта прогулка: чувство покоя, воцарившегося здесь после битв, умиротворяло и ее. Быть может, мрачная полоса когда-нибудь минует и ее жизнь сделается такой
Когда настала пора двинуться в обратный путь, Дрисколл, за весь день едва обменявшийся с Милли парой слов, вдруг отвел ее в сторону и сказал:
– Хочу поговорить с вами в последний раз.
В последний… У Милли ни с того ни с сего больно сжалось сердце. Неужели завтра наступит так скоро?
– Выскажу вам начистоту все, о чем думаю, – продолжал Билл, – только, пожалуйста, не сердитесь. Я люблю вас – и вы это знаете; но то, о чем хочу вам сказать, с этим не связано: причина в том, что я желаю вам счастья.
Милли кивнула. Она боялась расплакаться.
– По-моему, ваш супруг ни на что не годен.
Милли вскинула взгляд на Билла:
– Вы его не знаете! – порывисто воскликнула она. – И не можете о нем судить.
– Я могу судить о нем по тому, как он с вами обошелся. Полагаю, что вся эта послевоенная психическая травма – чистая выдумка. Да и какое значение имеет то, что он совершил пять лет тому назад?
– Для меня имеет, – возразила Милли. Она почувствовала, что начинает злиться. – Этого у него не отнять. Он проявил доблесть.
– Верно, – согласился Дрисколл. – Но другие тоже не трусили.
– Уж вы-то конечно, – съязвила Милли. – Только что объявили, что перепугались до смерти, и все над вами насмешничали. А вот над Джимом никто не потешался: его наградили медалью именно за бесстрашие.
Милли пожалела о том, что у нее вырвались эти слова, но было уже поздно. Услышав ответ Билла Дрисколла, она удивленно подалась к нему.
– Это тоже было вранье, – медленно произнес Билл. – Мне просто хотелось всех рассмешить. В атаке я даже и не участвовал.
Он молча устремил взгляд к подножию холма.
– В таком случае, – с презрением бросила Милли, – какое у вас право тут сидеть и рассуждать вот эдак о моем муже, если вы… если вы даже…
– Я плел чепуху, как это принято у профессионалов, – прервал ее Билл. – Меня ранили накануне вечером. – Он поднялся со скамьи. – Я, кажется, внушил вам ненависть к себе, а это конец. Незачем больше объясняться.
Не отводя глаз от спуска с холма, Билл продолжал:
– Не стоило мне говорить с вами именно здесь. Для меня это несчастливое место. Когда-то я потерял тут одну ценность – в сотне ярдов от этого холма. А вот теперь потерял вас.
– И что же такое вы потеряли? – едко поинтересовалась Милли. – Девушку, поди?
– У меня не было никакой девушки, кроме вас.
– Тогда что же?
Билл ответил не сразу:
– Я сказал, что меня ранили. Да, это так. Два месяца я понятия не имел, на каком я свете. Но хуже всего было то, что какой-то подлый ворюга обшарил мои карманы и, как я подозреваю, снискал себе почет, предъявив копию секретных немецких бумаг, которые я тогда раздобыл. И прихватил с собой также золотые часы. И то и другое я забрал с
Мистер и миссис Уильям Дрисколл поженились следующей весной и отправились проводить медовый месяц в машине, превышавшей размерами автомобиль короля Англии. В ней имелось две дюжины свободных мест, поэтому они, раскатывая по дорогам Франции, обсаженным серебристыми тополями, подсаживали к себе в попутчики многих притомившихся пешеходов. Последние, впрочем, всегда занимали сиденья сзади, поскольку беседа на переднем сиденье для посторонних ушей не предназначалась. Тур молодоженов пролегал через Лион, Авиньон, Бордо и прочие менее населенные пункты, каких нет в путеводителе.
Самонадеянность
I
Глядя через стекло на ранние осенние сумерки, Сан-Хуан Чандлер думал только о том, что завтра приедет Ноуэл, но, когда он с мечтательным полувздохом отвел глаза от окна, щелкнул выключателем и посмотрел на себя в зеркало, на лице у него выразилась более насущная озабоченность. Он наклонился к зеркалу поближе. Чувство деликатности отторгало омерзительное определение «прыщ», однако именно такого рода изъян недвусмысленно возник у него на щеке не далее часа назад, образовав вместе с недельной давности парочкой крайне огорчительное созвездие. Пройдя в ванную, примыкавшую к комнате (отдельной ванной у Хуана до сих пор никогда не было), он открыл аптечку и, порывшись в ней, осторожно выудил многообещающую на вид баночку с темной мазью и покрыл крохотные бугорки липким черным составом. Потом, непривычно пятнистый, вернулся в спальню, снова включил свет и продолжил вечернюю стражу над сумрачным садом.
Хуан ждал. Вон та крыша в гуще деревьев на холме – крыша дома Ноуэл Гарно. Завтра она вернется, и они там увидятся… Часы на лестничной площадке громко пробили семь. Хуан подошел к зеркалу и стер с лица мазь носовым платком. К его досаде, угри никуда не делись, а, наоборот, слегка покраснели от жгучего воздействия медикамента. Решено: больше никаких шоколадных коктейлей и перекусонов между застольями, пока он гостит здесь – в Калпеппер-Бэе. Открыв коробочку с тальком, обнаруженную им на туалетном столике, он припудрил щеку пуховкой. Брови и ресницы у него вмиг запорошило, будто снегом, и он судорожно раскашлялся, видя, что унизительный треугольник по-прежнему красуется на его в целом симпатичном лице.
– Вот гадость, – пробормотал Хуан. – В жизни не встречал гадости хуже.
В двадцать лет от всех этих подростковых примет пора бы и отделаться.
Внизу мелодично прозвенели три удара гонга. Хуан постоял, вслушиваясь, будто под гипнозом. Затем стер пудру с лица, провел гребнем по желтым волосам и спустился к обеду.
Обеды у тетушки Коры его угнетали. Тетушка строго блюла этикет и слишком хорошо была осведомлена о его делах и заботах. В первый вечер по приезде Хуан попытался галантно пододвинуть ей стул и чуть не сбил с ног горничную; в следующий раз, помня о прошлой незадаче, он и не шелохнулся, однако так же поступила и горничная, так что тетушке Коре пришлось усаживаться за стол самостоятельно. Дома Хуан привык вести себя так, как ему заблагорассудится; подобно всем отпрыскам любящих и снисходительных матерей, ему недоставало и уверенности в себе, и воспитанности. Сегодня к обеду явились гости.