Новые небеса
Шрифт:
– Все это непростой вопрос, - сказала Ивик, - но ведь с точки зрения дейтрийской идеологии мы все предатели. У нас война. Я эмигрировала во вражескую страну. Как это еще назвать? И потом... знаешь, я сейчас не готова ответить на твой вопрос. Позже... постараюсь. Подумаю. Но что касается тебя самой, по-моему, никаких сомнений быть не может. Ты не дейтра, ты -- дарайка. Ты будешь работать для собственной страны... как герои этого сериала, как его... "Невидимая война".
В кармашке заверещал и забился мобильник. Ивик поправила наушник, нажала кнопку.
–
– Ивик, ты...
– голос Кельма казался приглушенным. Если о звуке можно сказать "бледный", то это был именно такой звук, - ты свободна сейчас?
– Да, у меня весь вечер свободен.
– Ты извини. Сегодня нам бы не надо встречаться. Но... ты мне очень нужна. Можно, я заеду к тебе?
Ивик встревожилась.
– Да, конечно, Кель. У меня тут соседка, но это ничего. Ты подъезжай, я жду.
Он снова спрятался в нее, вцепился. Жадно ласкал, зацеловывал лицо, шею, руки. Они сидели на стареньком ее диване. Ивик тихонько отвечала на ласки, но она уже поняла, что Кельма в таких ситуациях мало интересовал ее ответ, ему хотелось ласкать, целовать, тискать ее, как куклу. И она просто позволяла себя тискать. Это было прекрасно, но ее мучила тревога, потому что очевидно, все было не так. Очевидно, что-то случилось. Наконец он сделал паузу, ткнулся лицом в ее плечо, и тогда, гладя его по волосам, Ивик тихо спросила:
– Что случилось?
– Ничего нового, - прошептал Кельм, - ничего. Все как было.
– Но я же вижу. Тебе плохо. Не хочешь рассказывать -- не надо... Но если хочешь...
– Ивик, я видел сегодня Эрмина.
– Его еще не перевели... туда?
– Нет. Пока нет. Но и этого, знаешь, хватает. Ты была права... ты права... Ивик. Мне иногда кажется, что я больше не выдержу.
– Любовь моя, - прошептала Ивик.
– Что ты из меня сделала, Ивик? Я же выдерживал -- без тебя. Уже были такие ситуации. Я же все делал правильно. И сейчас тоже. Но вот есть возможность ткнуться в тебя и поныть... ты делаешь меня слабым.
– Ничего, - Ивик погладила его, - ничего, это пройдет. Потерпи, радость моя, это пройдет.
Кельм расслабился под ее руками, от ее слов. Голова неподвижно лежала на ее груди. Кольцо рук было крепким и горячим.
– Они теперь, вроде бы, не режут, - сказал он, - но принцип тот же. Вводят канюлю до нервного узла...
– Не надо. Не думай об этом.
– Может, не надо ждать этого разрешения. Все равно его не дадут, наверное.
– Я завтра схожу на связь. Я буду два раза в день ходить.
– Не надо. А если тебя поймают и - туда?
– Ну что ты, сомневаешься в моем профессионализме? Они меня не возьмут.
– Все попавшие в атрайд были професионалами.
– А с нами этого не случится. С нами ничего подобного не случится.
– Господи, как я их ненавижу, - выдохнул Кельм, - ты даже представить себе не можешь, как я ненавижу их... я их ненавидел с молодости. И сейчас, каждую минуту, каждый час... смотрю на них, мило улыбаюсь, разговариваю... и хочется даже не то, что
Ивик подумала. Вот у нее совсем не было ненависти к дарайцам. За что их ненавидеть? В бою иногда вспыхивало что-то такое. Но это в бою, и к вражеским солдатам. А за что ненавидеть Санну, Лайну? Даже Тайс. Клиентов. Соседей. За что их ненавидеть? Их жаль...
Но Кельм вынужден общаться с вангалами и офицерами, с психологами атрайда, со всей этой швалью... наверное, Ивик не смогла бы и этих ненавидеть. Но ведь ее никогда не резали по живому скальпелем. Ей не приходилось смотреть, как мучают других.
– Как же ты можешь?
– спросила она, - столько лет... и никогда, никогда не показать им, как ты их...
– Мимикрия. Знаешь, это даже интересно. Чем больше ненавидишь гада, тем шире улыбаешься и радушнее общаешься с ним. Чем больше хочется убить, тем мягче ковром стелешься, и думаешь -- с радостью думаешь: подожди, гадина, настанет твой час.
Ивик вспомнила Тайс, начальницу...
– Наверное, это правильно, - сказала она, - надо этому учиться. Я умею, конечно, владеть собой, но чувства... они мешают.
Tertia
За пять лет Кельм так оброс связями -- нужными, постоянными, случайными, мимолетными -- что все знакомства уже с трудом умещались в памяти. А записей он не вел. Телефоны, адреса, имена, чем этот человек может быть полезен -- все в голове.
Вот и сейчас он, сосредоточившись, перебрал в памяти адресную книжку и выбрал того единственного человека, который мог бы хоть как-то приблизить его к решению задачи о дельш-излучателе.
Кельм был с ним шапочно знаком по горнолыжному клубу. Это был биофизик, и насколько Кельм понимал, занят он был как раз исследованиями облачного тела человека. Какими бы засекреченными ни были излучатели, он не мог об этом совсем ничего не знать. Конечно, если такие исследования вообще ведутся.
Звали биофизика Шейс иль Велир.
Кроме перевербованных гэйнов, еще две категории дейтрийских эмигрантов имели хорошие шансы устроиться в дарайском обществе. Это идеологи, публицисты, которых брали работать в информационные противодейтрийские центры или просто в дарайские СМИ -- рассказывать ужасы о Дейтросе. И вторая категория -- ученые.
С научными способностями, талантом, воображением и любознательностью дело обстоит не так просто, как с одаренностью художественной. Дарайцы не были лишены научной жилки, среди них рождались изредка гении, и было много просто хороших добросовестных исследователей.
Природа научного таланта иная, нежели СЭП или Огонь. Ученый, каким бы ярким
воображением и логикой он ни обладал, в Медиане ничего серьезного, энергетически сильного произвести не может. Но дейтрийские ученые-эмигранты в Дарайе ценились. Их принимали на работу, платили, как своим -- и кстати, получали от них важные сведения о развитии дейтрийской науки и техники.