Новый Мир (№ 1 2009)
Шрифт:
“Персонаж симпатичного рассказа, написанного полвека назад русским писателем-эмигрантом, объясняет: „Человеческая жизнь бедна, и очень многим людям, то есть так называемым читателям, свойственно постоянное желание чего-то, чего они в своей жизни не находят. У них нет воображения для того, чтобы представить себе это без посторонней помощи. Вот, собственно говоря, главная разумная причина существования литературы”. Я бы сделал поправку на современность: главная разумная причина существования литературного жанра мемуаров. Поскольку (развивает персонаж тему) „каждому или почти каждому человеку интересно не то, как он живет, а то, как он хотел бы жить”. Наиболее точное представление о чем он получает, выбирая из прожитого другими. Или выдаваемого ими за прожитое”.
Андрей Немзер. Исповедь обреченного слову. Издательство “Время” выпустило “мемуарный” роман Руслана Киреева. — “Время новостей”, 2008, № 190, 14
“Заголовок — „Пятьдесят лет в раю” — двоится. „Рай” — литература, которой Киреев спасался от пугавшей его с детских лет несправедливой и безотрадной жизни с ее навязчивой пошлостью и равнодушием к отдельному человеку, душащими правилами и зверино дикими нарушениями этих правил. Но, уходя в блаженство сочинительства, человек, во-первых, утрачивает способность радостно воспринимать саму жизнь, становится в ней докучным гостем и несносным наблюдателем, а во-вторых, обречен наносить этой жизни и „обычным” людям бесчисленные обиды, ибо всякое претворение в слово „умерщвляет” органику бытия. Не важно, сколь „точно” такое понимание отношений жизни и литературы, важно, что для Киреева дело обстоит именно так. А потому „рай” его чем дальше, тем больше уподобляется аду, в котором навсегда заперт одинокий мученик. Только и отказаться от этого адского рая (райского ада), от своего безнадежного одиночества, от наркотика складывания букв в слова и слов в предложения сочинитель не может и, вопреки всем резонам, не хочет. Раз за разом Киреев повторяет: литература лишила меня подлинной жизни. И продолжает свое привычное дело, погодно раскручивая историю своего писательства и сопутствующих ему „житейских обстоятельств”...”
См. также: Андрей Немзер, “ Поминают — поименитей. К девяностолетию Александра Галича” — “Время новостей”, 2008, № 193, 17 октября.
См. также: Андрей Немзер, “ Густая красная буква „Ю”. Семьдесят лет назад родился Венедикт Ерофеев” — “Время новостей”, 2008, № 198, 24 октября.
См. также: Андрей Немзер. “„Не нужно быть печальными...” Пятнадцать лет назад умер Юрий Михайлович Лотман” — “Время новостей”, 2008, № 200, 28 октября.
Ничего не строить и ни на что не надеяться. Философ Борис Гройс о современной российской цивилизации. Беседу вела Елена Кутловская. — “Независимая газета”, 2008, 12 сентября <http://www.ng.ru>.
Говорит Борис Гройс: “Было бы глупо, если бы мавзолей был разрушен. Я считаю его одним из величайших памятников культуры XX века. Я бы его лелеял и холил, потому что он одно из величайших достижений модернизма; шедевр конструктивистской архитектуры. Но я, к сожалению, ничего не решаю…”
“Мавзолей является демонстрацией того, что Ленин никогда не восстанет, ведь он как бы запаян в своем гробу. <...> Иначе говоря, коммунизм как идея мертв, и осталось только его тело”.
“В Солженицыне было что-то очень западное: индивидуализм, способность выбрать определенный путь, сформировать для себя определенную программу, цель и потом, никуда не сворачивая, не обращая внимания на то, что говорят другие, десятилетиями идти к поставленной цели посредством огромного труда. <...> Очень мало таких примеров в новой русской истории — примеров такой невероятной верности своему личному проекту и такой абсолютной независимости. Причем именно трудовой независимости, а не болтовни…”
Он шагает по Москве. И не только. Метафизический краевед Рустам Рахматуллин предпочитает Соликамск Парижу. Беседу вела Ольга Рычкова. — “НГ Ex libris”, 2008, № 31, 4 сентября.
Говорит Рустам Рахматуллин: “Я не путешествую за границу. Исключение должны составлять города, которые необходимы москвоведу: Иерусалим, Константинополь, Рим. Если все же отправляться за границу Руси (России, Украины, Белоруссии), то предпочел бы восточнохристианскую Европу. Я очень связываю свои путешествия с творческой задачей, поэтому не хочется тратить время на Париж: точно знаю, что ничего там не „рожу”. И если будут звать в экспедицию, скажем, Усолье — Соликамск — Чердынь, поеду туда, а не в Париж, говорю без всякого кокетства. Хочется, чтобы из путешествий вырастали книги. Кроме того, я антизападник. Ничего не могу с собой поделать — очень резко, нервно отношусь к пространству, лежащему за цивилизационной границей восточного христианства. Почти уверен, что это враги, за исключением, может быть, Италии — страны наименее русофобской, где откликаются на тост „ Per Prima, Seconda e Terza Roma ” („За Первый, Второй и Третий Рим”), и еще нескольких стран. Это пространство враждебно лично
Антон Очиров. Главное в стихах — это их подлинность. Беседу вел Игорь Котюх. — “Новые облака”. Электронный журнал литературы, искусства и жизни. Выходит в последний день месяца. Тарту, 2008, № 6-9, 30 сентября <http://tvz.org.ee>.
“<...> коммунизм неизбежен, неужели не понятно. Только он — возможно — будет выглядеть совсем не так, как это казалось несчастным людям прошлого века, которые до сих пор при данном слове бледнеют, потому что миллионы убитых задешево превратились в землю, которую мы покупаем. Ты знаешь такую фразу, что — когда-нибудь — частная собственность на землю станет таким же варварством, каким стала частная собственность на человека?”
“Если серьезно, то самой важной книгой, изданной в 2000-х, лично для меня оказался Ян Сатуновский, умерший в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. <...> Эта книжка перевернула мои представления о том, „что такое поэзия”, если говорить кратко. „Поэзия” ведь, точнее, „стихи”, то есть буквы на бумаге в определенном порядке — это всегда конвенция, соглашение о том, что считать „стихами”, а что — нет. Сатуновский каждый раз это „соглашение” переписывает заново, в каждом своем стихотворении — таким образом, что стихотворение оказывается дверью в непосредственную реальность, т. е. Сатуновский — наверное, единственный в русской поэзии последовательный реалист. <...> Я не знаю в русской поэзии 20 века более ни одного настолько свободного и при этом — настолько внятного (ничего лишнего: „все пишут длинные поэмы. Только мы с Севой”), и — при этом — настолько „настоящего” поэта”.
По ту сторону иерархии. — “Новое литературное обозрение”, 2008, № 91.
По просьбе редакции “НЛО” разные умные люди делятся своими соображениями об этическом , эстетическом и политическом в связи с напечатанным тут же стихотворением Елены Фанайловой “Лена и люди”. Среди прочего/прочих Алексей Парщиков говорит: “Прогнозы Славоя Жижека о деформациях в сексуальной сфере, которые могут возникнуть с появлением клонов человека, мне кажутся романтическим следствием будущих перемен (неизвестно, какие „примочки” изобретут клоны и клонируют ли Эрота), а вот заинтересованность милитаристских, а затем и идеологических институций выглядит логичнее. Мне же важно, что подлинными, „настоящими” людьми могут быть объявлены копии, клоны, потому что на коммерческом поле копия побеждает оригинал. <...> Клон, как всякая торговая марка, обязан уверять нас в своей надежности, стабильности, в конце концов — реальности. Клоны будут реальными, „настоящими”, а оригиналы перейдут в статус матричных сущностей, прикладных по отношению к основному потоку клонов. „Я замечаю так много сходных черт с оригиналом, мне кажется, что она смотрит на меня с тем же самым выражением глаз”, — говорит миссис Холл из Витерфорда, Техас, владелица своей „обновленной” любимой лошади. То ли еще будет, но мне кажется, что перспектива этических вопросов уже зависит от коммерческой биологии”.
Валерий Подорога. Ценности империи в представлении русских писателей. Заметки к дискуссии о национальном мифе. — “Политический журнал”, 2008, № 10, 30 сентября.
“Я подчеркиваю здесь важное различие между так называемой актуальной империей и империей виртуальной. На примере той же „Матрицы” и „Внутренней империи” Линча можно видеть, что внутренняя империя состоит из некоторых механизмов, формирующих мифологическое сознание, которые, в свою очередь, имеют сновидческую природу. Ведь само сновидение устроено довольно специфическим образом. Сновидческие структуры, метафорически говоря, сами по себе являются имперскими. В том смысле, что отсутствующий в сновидении субъект присутствует везде. Мы видим сны бессубъектно, но, чтобы видеть сны, нам все же надо быть субъектами самого сновидения. В то же время сновидение эгоцентрично и рассказывает только о нас. Таков же и центр расширяющейся империи — подвижный, текучий, непрерывно изменяющийся, находящийся повсеместно. Важно тем не менее проводить различие между этой внутренней империей, то есть тем, что литература способна переработать в форме имперской саморефлексии, и реальными политическими особенностями государственного механизма, которые мы можем наблюдать с помощью эмпирических исследований. Но для обеих этих моделей империи центральной характеристикой является глобализм, то есть всеохватность процесса”. Текст подготовлен на основе стенограммы выступления В. А. Подороги на коллоквиуме “Национальный миф. Отечественная философия и литература на рубеже эпох”.