Новый Мир (№ 1 2010)
Шрифт:
— Не стоит.
— Вот. Будешь говорить?
— Я все вам сказал.
— Мбозги, значит, компостируешь? Ничего, денек-другой с тобой поработаем — ты пореальнее все понимать начнешь… — Встряхивает в руке наручники. — А пока вот эти браслетики поносишь: они тебя от гордости пролечат.
Петька с интересом разглядывает лейтенанта.
— Вижу, правда: чтобы выжить в одном с вами мире, лейтенант, надо освободиться от последних цепей. От обыденного сознания.
— Чего ты все изображаешь, не пойму, — йогу своего?
— А вы опасный человек, лейтенант.
— Такие, как ты, опаснее…
Открывает наручники, чтобы защелкнуть на запястьях Богданова, но в одном что-то заело ключ, он не открывается.
Голос Богданова:
— Опаснее?
— Конечно! — Лейтенанту удается наконец открыть второй наручник, но он для верности еще раз проверяет его. — Вот я — служу. А ты что? Медитируешь. И только поэтому, гаденыш, считаешь себя выше . Так ведь?
С открытыми наручниками в руках смотрит туда, где сидел Богданов; того нет. Смотрит кругом — нет.
— Твою мать! Куда он делся?
С изумлением еще раз осматривает свой рабочий кабинет — унылую, крашенную зеленой краской комнату для допросов. Бросается к коричневой, говнистого цвета двери, открывает ее. Унылый коридор — и никого.
— Черт! Дежурный! На пост, на пост!
Бросается к столу и набирает номер дежурного поста:
— Перов! Ну, не Перов — какая, хрен, разница?! Слышь — никого не выпускать! Всех вали на пол — по-любому! И ко мне!
Голос Богданова:
— Я здесь, лейтенант…
Лейтенант хватается за пистолет и орет в трубку:
— Он здесь, здесь! Сюда!
Беспомощно оглядывается. От несчастья и непонимания у него все лицо мокрое.
Он держит пистолет вытянутыми руками и переводит его то на стену, то на дверь.
Голос Богданова:
— Да положите вы пистолет, а то еще выстрелите…
— Кто тебя научил этим штучкам?
— Один калмыцкий лама.
— Что они могут знать, эти вонючие пастухи?!
— Да, выходит, кое-что могут... Успокойтесь, успокойтесь… Я дам себя задержать… Уф! Устал…
Темный силуэт Богданова прорисовывается на потолке; как он там держится — неясно. Как геккон, что ли? Потом он отлепляется от потолка и, шлепнувшись на стул, оказывается в той же позе, в которой сидел во время допроса…
Вбегает дежурный.
— Момент, проводишь гада в камеру…
Лейтенант, зло глядя на лицо, на руки Богданова, произносит:
— Не шути с этими цепочками, понял? Иначе я прикую тебя ими к стенке, стоя, дня на три. И это будет очень неудобно… Очень… И статью тебе пришью: «Сопротивление властям». Как надгробную плиту
— Вы же прекрасно знаете, что я уйду от вас, когда захочу, лейтенант…
— Еще слово — и ты пожалеешь…
Когда Богданова уводят, лейтенант утирает рукавом рубахи потное лицо.
— Вот сука, тварь какая… Все мбозги заговнил…
sub XIII /sub
Самосделка. Большая, неряшливо рассыпавшаяся по волжскому берегу деревня. Неподалеку от воды — сарай вроде гаража. Две железные дверцы открыты, и там, внутри видна лодка.
— Цела, — говорит Федька, любовно похлопывая рукой по корпусу лодки — прогонистой, метров семь-восемь длиной. — Цела, голубушка.
— А я ее, как ты на козлы-т поставил, так и не трогал, — говорит тут же случившийся мужичок, хозяин гаража — немного вертлявый, все щупающий себя за подбородок тип с бледно-голубыми глазками и почему-то, несмотря на теплую погоду, в камуфляжном ХБ и такой же кепке.
— А мотор?
— А мотор — что? Тоже здесь. Я — ни-ни. Лежит, как был положен.
— Перебрать бы надо, — говорит Федька без особого энтузиазма. — Или так оставить?
— Солидолом его тогда обмазали, так он и лежит. Чё с ним сделается?
— Да?
— И спробовать можно. Масло, бензин зальем, послушаем, как он ходит.
— И то, — говорит Федька. — А чё ты губу закусил, старый черт?
— А я б на твоем месте все ж перебрал бы… Черт иё знает, а ты понадеялся, плюнул — а случись что — пфук!
— Ладно, пфук! Пособи-ка!
Федька и дядя Игнат, как зовут «старого черта», поднимают лодку на плечи и, слегка спотыкаясь на заросшем полынью замусоренном берегу, несут ее к воде. Ставят на песок. Сталкивают в воду. Красавица лодка — легкая, прогонистая.
— Так… — Федька разбегается, прыгает в лодку и, как на серфинге, скользит по воде… — Ну, теперь мотор. Потом снасть. Цела ли?
— Ты новую-то снасть не купил, а дурак. Ты куды ваще сорвался? Старье твое теперь во дворе развесить можно, — с какой-то радостью служения говорит дядя Игнат. — Если мыши где проели, заштопаем, челнок, нитки есть. Ты торопиться не должон, проверь все, чтоб, знаешь, чики-пики. Такое дело… Ты что!
— А у тебя-то… — вслух думает Федька. — Твоя-то снасть — где?
— Э-э, Федя, — ласково поет дядя Игнат. — Все брат, отневодбился… Мне после образцово-показательной моей отсидки старуха запретила. Не такие, грит, твои года, чтоб их по тюрьмам мотать. Не мальчик. Давай, грит, по-человечески — уж помри в своем доме. А я думаю — и то…
— Нужно новую снасть, дядя Игнат. Скоро.
— Скоро только кошки родятся.
— Да мы тут по-любому до вечера провозимся, — говорит Федька.
— Ты проверь мотор, дура, от мотора все зависит… — говорит дядя Игнат. — Тогда про снасть думать будем.