Новый Мир ( № 10 2013)
Шрифт:
— Может быть, — согласился Гордеев, — но это не отменяет того факта, что вы — Молния.
Медленно и доходчиво, как на уроке в школе, он объяснил Кошевому, что сразу понял: убийца — полицейский или, по крайней мере, представитель властных структур. Иначе он не смог бы так ловко уходить от преследования и дурить город своими выходками. Стоит вспомнить хотя бы половинку сердца на ступенях мэрии.
— Вам понятно? — обратился он к Кошевому.
Тот кивнул.
— Прекрасно. Продолжим. Помните первый найденный мобильник? На самом деле я не находил его. Я купил его в магазине «Евросеть», выкинул аккумулятор и испачкал в грязи; потом предъявил вам. Вы, Кошевой, наверно, подумали, что я идиот, слушая мои объяснения. Вы-то избавились от телефона по-другому. Как, кстати? Ну не важно, расскажете потом. Уже тогда я… впрочем, вру: нельзя
Гордеев вынул чашку из-за пазухи; ему послышался звук, похожий на хруст, и он испугался, что случайно раздавил драгоценный предмет. Однако чашка была в порядке. Звук повторился: это Кошевой давил ногою на вздувшийся паркет. Видя, что Кошевой собирается возражать, Гордеев поспешно добавил: конечно, то, что убийца использовал на речном складе такой же дешевый «Samsung», могло быть совпадением. Продолжим: никаких следов мужского ботинка сорок седьмого размера я тоже не находил. Ага, вижу по вашему лицу: вы начинаете догадываться. Изумительно. Итак, я не находил следов: я просто сказал вам, что видел их и уверен, что они принадлежат убийце. Готов поспорить, вы веселились про себя. Гордеев нашел чьи-то следы, думали вы, и сделал далекоидущие выводы. Вот придурок. Мне интересно было взглянуть на вашу реакцию. Реакция меня удовлетворила. Не сознавая того, вы, Кошевой, разочаровались в моих способностях. Вы возражали мне, открыто указывали на мою склонность к алкоголю. Раньше вы не позволяли себе подобного. Итак, подытожим. Что сделал я? Я навешал вам лапши на уши. Что сделал Молния? Молния засунул мобильник в ботинок сорок седьмого размера и подбросил его на речной склад, чтоб посмеяться над самолюбивым сыщиком. С таким же успехом он мог бы подписать чистосердечное признание. Вы были настолько уверены в себе, Кошевой, что не допускали мысли, что я могу вас надуть. Не переживайте, преступники часто считают себя умнее всех. Обычное дело, вы тут не одиноки. Более того, тех, кто считает себя умнее всех, на свете подавляющее большинство. Вы удивлены? Это факт. Что? Вы спрашиваете, а как же кусок глины со склада? Хорошо, что вы о нем вспомнили. Это шутка. Он ничего не значит, этот кусок, как и телефон в башмаке. Помните Зодиака с его идиотскими криптограммами? Тот же случай. Всего лишь маленькая провокация, чтоб заставить вас поволноваться. Признайте, вы потом много думали об этой глине. Ночами не спали, пытаясь сообразить, как она может вас выдать, я прав? Как видите, у меня нет стопроцентных улик, но сомневаться не приходится: вы, Кошевой, и есть Молния. Надеюсь, начитавшись детективов, вы ожидали в финале именно такого объяснения. Оправдал я ваши ожидания? Молчите? Прекрасно. А вопросы у вас есть? Опять тишина? Восхитительно.
Кошевой схватился за голову:
— Боже, — сказал он, — я разочаровывался в ваших способностях, потому что вы… — Он замялся. — Ну… вы бухали без продыху, но даже тогда я защищал вас перед Пал Иванычем… — Он замолчал, продолжая беззвучно раскрывать и закрывать рот.
Оля прижалась щекой к его плечу. Кажется, она ничего не поняла из рассказа Гордеева. Может, пристрелить обоих, со скукой подумал Гордеев, меня посадят, а может, нет; может, отец отмажет, дадут условный срок, да какая разница — дадут или нет, я смогу жить и так и этак, не думая ни о чем, ни о чем не переживая; так живут многие, почти все, и я тоже смогу. Его стало клонить в сон. Я не спал трое суток, подумал Гордеев, и вот результат — заторможенный и вялый. Сейчас Кошевой кинется на меня, схватит пистолет и выстрелит мне в голову; так будет лучше, потому что я пес, которого давно пора усыпить.
Однако Кошевой не спешил кидаться. Он поднял лицо, мокрое от слез, и умолял срывающимся голосом:
— Пожалуйста… не надо…
Гордеев молчал.
— Я не хочу, — сказал Кошевой, — я только недавно… ну… проснулся… нашел смысл… то, ради чего можно… — Он бросил взгляд на Олю. — Не хочу… пожалуйста, не надо… — Его руки тряслись, он попытался взять бокал с шампанским и уронил его. Шампанское полилось на пол.
Гордеев молчал.
— Это не я, — горячо заговорил Кошевой, ладонью вытирая выступивший на лбу пот, — клянусь, не я. Но я знаю человека, который это сделал или, по крайней мере, передал убийце ваши слова про ботинок и про этот телефон, я рассказал ему все, в этом моя вина, но, клянусь, я не убивал, я никого в жизни не убивал, мне даже страшно об этом подумать, потому что я сам боюсь смерти. Господи, Гордеев, вы бы знали, как я боюсь. Пока я не встретил Олю, я просыпался среди ночи и слышал чье-то отвратительное дыхание
Оля, как сумасшедшая гладила его по руке, приговаривая: «Хватит… милый мой… пожалуйста… не надо», словно боялась, что ее возлюбленный превысит отведенный ему лимит слов и свалится замертво.
Гордеев не верил Кошевому, считая его слова жалкой попыткой оправдаться. Но он вспомнил об интуиции, которая в первую или вторую их встречу подсказала ему, что из Кошевого не выйдет преступника; он слишком прост, и для счастья ему не нужны расчлененные тела и кровь, вытекающая из колотых ран; ему нужна отчаявшаяся женщина, вроде этой Оли, с которой можно поговорить при свете свечи о чем-то глубоко личном. Гордеев поднялся с пистолетом в руке, еще не зная, как поступит. Он увидел на стенах обрывки прозрачного скотча. Когда-то здесь висели плакаты, которые отвлекали Кошевого от страха смерти, но он сорвал их, когда они перестали справляться со своей задачей, и попытался отыскать иной путь. Быть может, подумал Гордеев, этот человек заслуживает толики уважения.
— Вот что, Кошевой, — сказал он, — одевайтесь. Мы поедем к человеку, с которым вы якобы делились информацией по делу Молнии.
— Прямо… сейчас? — заикаясь, уточнил Кошевой.
— Прямо сейчас, — подтвердил Гордеев и поклонился Оле. — А вам, Оля, я бы советовал взять такси и ехать домой.
Оля долго не отвечала. Она смотрела на Гордеева как на врага: он и был врагом ее надежды на семейное счастье. Она не слушала, что он говорит Кошевому и что Кошевой отвечает, потому что никогда не вмешивалась в разговоры мужчин. Ей казалось, что она все равно не поймет, о чем речь. Она уловила лишь одни интонации: Гордеев в холодных выражениях лишал Кошевого надежды на будущее, а Кошевой, лишенный надежды, плакал как ребенок. Она хотела вскочить и закричать на Гордеева, чтоб он убирался, пусть он выстрелит в нее, неважно, но она не вскочила, не закричала, она потупилась и прошептала:
— Вы так милы.
И пошла одеваться.
Глава четвертая
Кошевой сел за руль, Гордеев устроился на заднем сиденье. В салоне было темно. Машина двинулась вперед, и Гордеев приготовил пистолет. Если я выстрелю в него на ходу, подумал он, мы разобьемся. Может, я выживу, а может, и нет.
— Скажите, Кошевой, теперь, когда мы остались одни: вы нарочно выдумали байку о человеке, которому все рассказывали? Тянете время? Надеетесь, что Ольга позвонит в полицию?
— Это не байка, — прохрипел Кошевой. — Вы сами… увидите.
— Прекрасно.
Автомобиль двигался мягко, усыпляюще. Гордеев подумал, что если уснет в машине, то не проснется. Он подумал об этом без страха, как будто смотрел остросюжетный фильм с собой в главной роли, сидя в зале, где от жующих людей пахнет попкорном. Он решил на секунду закрыть глаза, а когда открыл, понял, что машина едет по центральному проспекту. Перед глазами маячил потный затылок Кошевого. Сердце Гордеева забилось чаще: он все-таки уснул. Странно, что Кошевой не воспользовался ситуацией. Кошевой поглядывал на него в зеркальце. Он испуган, подумал Гордеев, но такое чувство, что боится он не меня. Они катили по Вишневой улице в направлении набережной, но, не доехав, свернули налево. Фонари горели через один, дома стояли покинутые, на пустых витринах лежал толстый слой пыли. Удивительно, подумал Гордеев, ведь мы в центре города. Рядом городской парк, чуть дальше соборная площадь и рынок; всюду кипит жизнь, кроме этой грязной улицы, которая выглядит так, словно город вчера бомбили. Кошевой остановил машину возле ржавых ворот. Вышел. Гордеев внимательно следил за его передвижениями. Кошевой долго возился с висячим замком. У него не получалось вставить ключ в замочную скважину, руки тряслись. Наконец замок щелкнул, сдаваясь. Кошевой распахнул дребезжащие ворота и не торопясь подошел к машине. Гордеев ждал, что он бросится наутек, но он не бросился. Они медленно въехали во внутренний двор. Несмотря на потепление, здесь сохранились островки белого снега в бурых крапинках грязи. Слева находилось низкое кирпичное здание без окон, оно казалось заброшенным, а справа возвышался трехэтажный дом с обгоревшими стенами. Возле низкого здания начиналась улочка или, скорее, узкий проход, который вел к центральному проспекту.