Новый Мир (№ 2 2008)
Шрифт:
Аврил Пайман описывает это событие более аналитично, но тоже небезоценочно: “Роман, однако, возник из скуки и был обречен на скорое увядание. <…> В отношениях с Садовской для Блока главным была влюбленность (которая его пленяла), а не сексуальный опыт, который его тревожил, но так и остался неразрешенным. Влюбленность же вдохновляла его и как актера, и как поэта. В начале романа с Садовской Блоку еще не исполнилось семнадцать лет, и он был восхищен прежде всего силой собственных эмоций”9.
Литературовед, прикасаясь к этому сюжету, невольно
Что все-таки было в Бад-Наугейме? Вчитаемся в цикл “Через двенадцать лет”, отвлекаясь от музыки стиха и обращая внимание только на предметные лирические “улики”.
“Голос вкрадчиво-протяжный”, “сладко дышат мне духи”, “тонкие руки”, “гортанные звуки”, “синий плен очей”, “твои, хохлушка, поцелуи”, “раздушенный ваш платок” — ничего, что говорило бы об “отвращении”, пусть даже “сладком”. В облике женщины — ничего прозаического или надрывно-инфернального, в авторских эмоциях — никакой “амбивалентности”, никакого раздвоения. Благодарная память. Облучение женственностью состоялось, и воздействие его было бесповоротным.
Может быть, стихи все-таки опровергают наигранно-цинический пассаж о том, что “нельзя соединяться с очень красивой женщиной”? Когда Блок более равен себе: делая краткие протокольно-дневниковые записи или слагая “лирические стихотворения, которые все можно рассматривать как дневник”?
Синеокая, Бог тебя создал такой.
Гений первой любви надо мной…
Так начинается четвертое стихотворение цикла “Двенадцать лет спустя”. Под ним проставлено: “Bad Nauheim 1897 — 1909” (а в рабочем экземпляре третьей книги стихотворений эти слова были вписаны под названием всего цикла). Время любви и время стиха не тождественны линейному житейскому времени. Стихотворение начинает слагаться с рождающей его эмоции — даже если адекватные слова и звуки придут много позже. А сердечные ощущения разных времен жизни в сознании поэта живут синхронно — независимо от срока давности. Двенадцать лет… Магическое число — знак не только протяженности, но и завершенности, полностью пройденного круга.
Последние три стихотворения цикла сложены в марте 1910 года в Петербурге. В них воспоминание переходит в прощание. Появляется строка “Синий призрак умершей любовницы”. До автора дошел слух о смерти Садовской. Но почему он так легко в него поверил? Может быть, ему нужен был сам знак смерти — для завершенности круга, для завершения цикла?
Тема, однако, не отпускает автора до сентября того же года, когда в записных книжках появляются черновые наброски стихотворения “Ночная песнь”, которое потом получает название “Посещение”.
Но читаю в испуганном взоре,
Что ты помнишь и любишь меня.
Наброски стихотворения соседствуют в записной книжке с прозаической записью. Это своего рода новелла, где образ К. С. (Садовской) включен в сложную систему отношений. В начале выстроен треугольник, напоминающий ситуацию Блока, его жены и Андрея Белого: “Ужасно сложное — в его жену влюблен человек гораздо более значительный, чем он. Они ссорятся, потом мирятся. Любовь. Перипетии любви”.
“Он” — не совсем Блок. И кто знает, полагал ли он Андрея Белого в буквальном смысле “гораздо более значительным”? Перед нами как бы конспект большого вымышленного произведения — романа, драмы или повествовательной поэмы. Неожиданнее всего, что К. С. в этом “проекте” присоединяется в качестве четвертого элемента к легендарной триаде: “Но есть одна задняя мысль: он, „защитивший” жену и сам называющий ее „первой любовью”, всегда смутно знает, что она — не первая любовь. Какая же была первая?”
Герой узнает о смерти К. С. и находит подтверждение сего факта в газете. Это уже литературный вымысел: о реальной Садовской такого сообщения быть не могло. Герой “погружается в синеву воспоминаний”, и в конце концов “извощик привозит из кабака труп ”.
Условная гибель автора. Прививка смерти себе самому. Чтобы герой сравнялся с героиней. Чтобы автор мог органично войти в лирическое “я”, женское и потустороннее:
Вот они — еще синие очи
На моем постаревшем лице!
“Посещение” заключается еще одним прощанием, теперь уже окончательным. “Второй голос” завершает свою “партию” словами:
Я не смею взглянуть в твои очи,
Все, что было, — далеко оно.
Долгих лет нескончаемой ночи
Страшной памятью сердце полно.
“Страшный” в языке Блока означает и притягательность. Память осталась навсегда, и в Бад-Наугейм продолжало тянуть. В 1915 году поехать туда помешает война, а шесть лет спустя… Да, промежуток между 1909 и 1921 годами тоже составляет двенадцать лет.
Снова вернемся в 1897 год… После встречи с Садовской не просто “начались стихи в изрядном количестве”. Само поведение автора начинает подчиняться эстетической установке. В его письмах к возлюбленной искренность сочетается с театральной аффектацией. “Если бы я теперь приехал в Наугейм и Тебя бы не было там, я, наверное, не мог бы жить в этом месте. Я бы бросился в озеро или сделал бы что-нибудь в этом роде”, — пишет он вскоре по возвращении с курорта. А когда начинаются тайные свидания в Петербурге, юноша переживает их с избыточным драматизмом.