Новый Мир (№ 3 2005)

Журнал Новый Мир

Но с ума сошел не он, это случилось со мною, потому что такое писать не может нормальный и психически здоровый человек”.

Конец.

…Так какого же ерофеева вы это пишете, Дария Обеденко, а?!

Открыл титул, а там аннотация: “…журнал для всех видов годящейся к печати формы самовыражения. Формат 17/26 см. Объем 160 стр. <…> Одновременно на украинском, русском и немецком языках…”

Памяти Олега Ильинского. — “Встречи” (США), 2004, № 28.

Публикацию

предсмертных стихов умершего недавно “одного из последних поэтов младшего поколения второй эмиграции” предваряет поминание редактора “Встреч” — неутомимой Валентины Синкевич: “До конца он писал стихи, с нетерпением ожидал очередного выпуска <…> с подборкой его стихов, ездил, уже в инвалидной коляске, в свой любимый Метрополитен, где он знал каждое полотно, каждый закоулок, каждого служащего музея”.

Стихотворение “Напутствие” написано в 2003-м, последнем, году этого полуслепого музейного человека, немного старомодного поэта-романтика: “Ночь, пересиженная на вокзале, / В косом снегу кочующий состав, / Тарелка супа между поездами — / Благословенье Красного Креста. / Заря, проснувшись, переводит стрелку / И согревает мерзлое стекло, / А эта привокзальная тарелка — / Она, как жизнь, еще хранит тепло. / Мерцают дни, отмеренные скупо, / Хладеют ночи, и скудеет срок, / И гаснет мир. Но эту ложку супа / Мы унесем за гробовой порог”.

Свежий номер альманаха-ежегодника, издаваемого в Филадельфии, и посвящен — целиком — памяти Олега Павловича Ильинского. Все его шесть книг, выходивших в эмиграции с 1960 года, назывались одинаково просто: “Стихи”.

Александр Попов. Зубов. — “К востоку от солнца”, Новосибирск, 2004, № 6.

В очередном номере ежегодного альманаха клуба поэтов Новосибирского госуниверситета, пронизанном разнообразной (символистской, дневниковой, простодушной, манерной и прочей) лирикой, эта вещь выглядит как незаконная комета в кругу расчисленных светил. Судя по аннотации, автору должно быть около сорока лет.

“Зубов” — это поэма об опущенном и затем ударившемся в бега солдатике, выжившем в тайге и возвращенном в армию. О — дошедшей до края одной судьбе. Но к социальным делам эта поэма не имеет прямого отношения. Эпиграфом к ней могла бы стоять строка из Сергея Гандлевского: “Отцы, учители, вот это ад и есть”.

Об обыденности и простоте ада, творимого всеми и вся — понемножку. И — об отражающемся в этом адском зеркале больном, отринувшем Бога мире. О неверии, одним словом. Так прочитывается. Написано разным стихом — от верлибра до разностопного ямба. Написано за четыре месяца — с января по апрель ушедшего года.

Валерия Пустовая. Серый мутированный гот с глазами писателя. — “Континент”, 2004, № 3 (121).

Пустовая, как я чувствую, читая ее статьи, — талантлива и очень

работоспособна. Вот взяла на себя труд вооружиться большой стопкой книг Виктора Ерофеева, чтобы объяснить нам, водя по буквам, это, с позволения сказать, явление культуры. Казалось бы, надо ли даже начинающему критику на такую, извините за выражение, литпродукцию тратить силы? Потянешь ноздрями — и так все понятно.

Так нет же, прочитала: выделила мифо-идеологию, разобралась в лирическом герое и его “родителе”, уличила и догадалась… Выложилась, прошерстила. У автора “Русской красавицы”, я считаю теперь, два выхода: уйти в пустыню (для начала хотя бы в Измайловский парк) и хоть вполголоса признаться себе в том, что прозвенел “звоночек”. Что пора бы тормознуться, перестать выплескивать за порог дома разноцветные помои, ожидая, когда же поскользнется очередной издатель/переводчик/фотограф/телепродюсер и пр., и др.

Поскольку не будет даже этого, о втором выходе и говорить не станем: писать он не бросит. Чудес не бывает, наш Известный литератор пойдет еще дальше. For sale, господа, for sale. Ерофеев — как изваяния Церетели: поставлен надолго. И кажется мне, что этот торговец использованными изделиями все давно и прекрасно понимает.

Это наша Родина, сынок. Пипл хавает и жаждет или — просто делает вид, что жаждет. Но ты продолжай, кричи выпью, снимайся голым, какай на будущие могилы. Так принято. Отдохни и ты. Давай плевать в распятого на крестовине неврастеника вместе. Знаешь, как забавно. “А то, что будет с тобой потом, так это, пойми, — потом”.

Пустовая — смелый и целенаправленный критик. Решила — и сделала папика. В каком-то смысле ему, думаю, повезло.

Владимир Радзишевский. Изгой с допотопным магнитофоном: жизнь после катастрофы. — “Знамя”, 2004, № 12.

Законспирированное под очерк мемуарное свидетельство — о знаменитом архивисте-маяковеде, создателе уникального фоноархива (около 1200 бобин), записавшем на аудиопленку, в общем, всех — от Н. В. Тимофеева-Ресовского до В. В.   Шульгина. Теперь одна за другой выходят книги. О том, чего это стоило и что это значит.

“„Для изучающих творчество и биографию больших писателей XIX в. источниками информации были и остаются дневники, личная переписка и другие письменные документы той эпохи, — отмечал Дувакин в отчете за 1970 год. — При изучении истории культуры первой трети нашего столетия положение исследователя много хуже: письменных источников, по которым можно было бы воссоздать историю жизни и характер личности больших людей литературы, театра, изобразительных искусств, музыки и других областей культуры, меньше, чем от хронологически более далекого чеховского, некрасовского и даже пушкинского времени. Причин тому много: и технические изобретения, как бы сократившие расстояния, и общее ускорение темпа жизни, в которой не остается времени для обстоятельной переписки и тем более — дневников, и массовая гибель архивов в условиях войн и следовавшей за ними разрухи, и многое другое”.