Новый Мир (№ 3 2005)

Журнал Новый Мир

Лейтенант... Скрябин делает это по ночам. Он отыскал свой символ, возможно, и, не раздумывая об этом и держась за него, как за спасательный круг, переплывает это все... Музыкальный ключ не отпирает, может быть, никакие двери, но — запирает дверь его башни, что тоже неплохо.

Надо созвониться с Зимборовым, попросить перефотографировать девочку Модильяни, альбом давно пора вернуть в библиотеку.

Или взяться за это самому?..

Он позвонил Толику, тот оказался на месте.

Охлопков приехал

к Зимборову на работу с альбомом, прошел в фотолабораторию. Толстощекий Зимборов полистал альбом. Заметил, что художник гнет и лепит как хочет... но, в общем, чем-то это ему все нравится. Что-то в этом есть детское, очень свежее, наивное. А что именно Охлопков хочет перефотографировать? Но Охлопкову вдруг вся эта затея показалась глупой и слишком сентиментальной.

— Да нет, ничего не надо, — сказал он. — Может, удастся достать альбом, купить. Или хорошую репродукцию.

Зимборов не возражал. Он разглядывал портрет Сутина с неловко лежащими какими-то излишне красноречивыми красноватыми руками.

— Парень зашиблен, — сказал он.

— У него драматичная история. Спасаясь от погромов, бежал из России, поселился в Париже, бедствовал, был значительным художником.

— Еврей? — разочарованно спросил Зимборов и перелистнул.

— Скорее марсианин, — вяло ответил Охлопков.

— Нет, еврей и на Марсе еврей, — убежденно возразил Зимборов.

Вечером Охлопков отправился на службу. Из зала доносилось все то же:

— Кстати, господин советник, я хотел бы получить с вас плату за сегодняшний визит.

— Хорошо. Сколько?

— ...

На улице снег. Жаль, придется отменить прогулки по крыше.

Если уж выпало жить в городе, то хорошо бы — на последнем этаже, в Глинске — на девятом, но есть города небоскребущие: там — на двадцатом. Почему-то тянет занять господствующую высоту. И ослабить притяжение земли. Кажется, в этом главная идея города.

Свет в зале зажегся, и зрители завертели головами, сомнамбулически начали двигаться, словно слепые котята. Кто-то вопросительно взглянул на него, шевельнул накрашенными губами... Этой девушки не было. Заперев все выходы, он взошел на сценку, приблизился к ящику в углу, поднял крышку: черно-белая клавиатура — это гениально ясно, этот контраст, самый вид клавишей действует освежающе и в чем-то сразу убеждает... Но на самом деле музыка не так ясна и понятна и контрастна. Он надавил на черную клавишу. Странно-глубокий звук. Это похоже на голос? Да, но неизвестно чей. Человеческий? Может быть, но не голосовыми связками и легкими рожденный. Хорошо бы обо всем этом поговорить с лейтенантом. Охлопков оглянулся на пустые ряды, попытался вообразить чувства музыкантов, вытрясающих душу из инструмента на глазах публики, — и вдруг окончательно понял, как своеобычен и глубок опыт лейтенанта.

Около полуночи позвонили. Он отложил журнал, подошел к “конторке” билетерши, снял трубку, взглянул на стеклянную

стену фойе: над фонарями и черными деревьями кружился снег — беззвучно, хотя ноябрьский снегопад можно сравнить с клавиатурой, нет?

— Да?

— Добрый вечер. Куда я попал?

— Кинотеатр.

— “Партизанский”?

— Вы угадали.

Короткий смешок. Голос слегка картавящий.

— Надеюсь, я вас не очень потревожил?

— Нет.

— Да ведь вы на службе.

— Разумеется. Но — не автоответчик.

— А ваш автоответчик как раз и не срабатывает. Проверьте.

— Хорошо.

Проверка? кто-то из администрации? но там одни женщины. Вообще сторож не обязан вести телефонные беседы.

— Я, собственно, хотел узнать о программе на следующую неделю.

— Ничем не могу помочь.

— Да?

— Да.

— Странно. — Трубка помолчала, вздохнула. — Нет, я понимаю, я же не сумасшедший. Просто подумалось, что... ну, если логически рассуждать? Служба все равно обязывает бодрствовать.

— Надеюсь, завтра починят автоответчик.

— Простите, — откликнулась трубка.

Охлопков опустил свою, не дожидаясь гудков с той стороны.

Крыльцо уже все побелело. Он допил чай, взял сигарету, вышел на террасу. Здесь от снега защищал массивный и широкий козырек. Охлопков вдохнул снежный воздух, послушал. Снег молчал, как он ни напрягал слух. Иногда со стороны дороги долетало рокотанье моторов. Мимо прошла женщина с черным псом. Пес угрюмо посмотрел сквозь снег на Охлопкова, ответившего ему разгоревшейся сигаретой. Женщина тоже взглянула на него, обратив к кинотеатру большое лицо с темными глазами и темными губами. Они прошли дальше, пес и женщина в шуршащем плаще и шляпе. Охлопков смотрел им вслед. Почему бы этой даме не взойти к нему на крыльцо, попросить зажигалку... Его одолели извечные фантазии одиноких молодых мужчин. Он вздохнул, бросил окурок и вернулся в фойе. Нахлынувшее желание томило. Он виновато покосился на иконостас советского кино — киностас с серьезно-вдумчивыми и сдержанно улыбающимися актерами, на буфетную стойку со стопкой салфеток, зевнул. Эрос в загривок толкает, как грубый учитель нерадивого ученика. Эрос, Эреб, Эрзац... Надо будет справиться в словаре про Эреб, что-то в этом...

Снова раздался звонок. Или удар по клавишам пианино. Нет, звонил телефон. Охлопков подошел к “конторке”, помедлил и взял холодную трубку.

— Алло? — тяжело спросил он.

— Гм, хм, э-э...

Черт, неужели снова этот киноман?! — подумал Охлопков, встряхиваясь, трезвея от полусна. Да, это был он. Голос звучал просительно. Неизвестный объяснил, в чем дело. Обычно он перезванивался с предтечей Охлопкова...