Новый Мир (№ 3 2005)

Журнал Новый Мир

Ни Аленки, ни матери дома не было. И никто не мог остановить босого — он так и не успел вдеть ноги в тапки — капитана в майке, с синей вытатуированной чайкой на плече, с треском крушившего клетки, разламывающего пластмассовые кормушки, поилки... Он был страшен, как Циклоп после удара бревном в глаз. Он метался по комнате, ловя выпорхнувших птиц, хватал, подскакивал к окну и вышвыривал в вал январского дыма. Дольше всех от него ускользала канарейка Сюзанна. Рухнул торшер. Со звоном упала ваза. Сева не проронил ни звука. Все-таки к чему-то подобному он готовился. Может быть, даже он читал о чем-то таком. Или это ему снилось.

Спасся один волнистый попугайчик, он завалился

за шкаф и, наверное, потерял там сознание, потому что два дня не просил ни есть, ни пить, и его считали погибшим. Но потом утром он сел на голову спящей девочке и начал тихонько перебирать ей волосы клювом, она проснулась, вскрикнула. Сева тоже проснулся и уставился на это привидение. Попугайчика он отнес в школу и отдал однокласснику. Почти даром. На уроке немецкого попугайчик вырвался на волю, а может, одноклассник нарочно его выпустил. Класс зашумел. Нисон Ясонович саркастически усмехнулся и спросил, в чем дело? стоит ли так шуметь из-за еще одного попугая? Но попугай все-таки всех отвлекал, урок пошел насмарку, и Нисон Ясонович вынужден был учинить дознание. Быстро выяснилось, чей это попугай. Ну, хотя бы умеет он говорить? — поинтересовался учитель у Севы. Сева, конечно, хотел честно ответить: нет. Но вместо этого сказал, что умеет. Ну, пусть скажет. Боится. А, мм. И какие слова он знает? Ни одного по-немецки! — зачем-то выпалил Сева. Не сомневаюсь, ответил Нисон Ясонович. Капитан Миноров был вызван в школу. Что он мог сказать, вернувшись? Ровным счетом: ни-че-го.

Охлопков отыскал нужный дом и сразу увидел Севу. Тот лежал под автомобилем красного цвета возле гаража. Из-под автомобиля торчали длинные ноги, предназначенные мерить болота. Но, возможно, это был и не птицелов. Охлопков кашлянул и спросил, нельзя ли увидеть Всеволода Минорова. Под автомобилем перестали орудовать гаечным ключом.

— А кто его спрашивает? — послышался немного тягучий гнусавый голос.

— Дервиш.

Из-под автомобиля высунулась голова в спортивной синей шапочке, на полном сероглазом лице зрели пышные пшеничные усы.

— Дембель?!

Сева Миноров выбрался и встал в полный рост. На нем была перепачканная одежда, и руки чернели от мазута, так что они ограничились улыбками и приветствиями. Сева раздался вширь, потяжелел. Голос его звучал грубее, ленивее, чем прежде, но тягучие гнусавые нотки хорошо узнавались.

— Один? А Толик?

— Не смог.

Сева насмешливо кивнул; последовали вопросы — обычные вопросы давно не видевшихся друзей.

Сева работал экспедитором, возил в соседние области холодильники. В свободное время занимался хозяйством — вот ремонтировал “Москвич”, тещин, не свой. Своя у него будет настоящая машина, а это так, пока. Пока не накапает достаточная сумма. Из разных источников.

— Да нет, — ответил он на недоверчивый взгляд Охлопкова, — никакой контрабандой я не промышляю, ничего левого. Все только правое. Пойдем, э-э, на экскурсию, — позвал он.

И они прошли в сад, обогнув большой дом с железной крышей. Сад перегораживали веревки с бельем, как видно, недавно была большая стирка. Сева поднырнул под веревку. Охлопков за ним. Они приближались к черно-серым дощатым сараям. Охлопков испытывал странное чувство “уже бывшего”, “уже виденного” — ну, этот известный психический эффект. Просто он еще немного волновался, узнавал и уже не узнавал друга, птицелова? мастера лесных интермедий и воздушных змеев?

— Здесь вот у меня дубильня и выделочная, — сказал Сева, распахивая одну дверь

и указывая на какие-то ванны, скребки и всякие иные приспособления.

— Похоже на фотолабораторию, — заметил Охлопков.

— Да? — Сева открыл вторую дверь.

Здесь пахло грубо и остро. Вдоль стен стояли клетки.

— Археоптериксы, — пробормотал Охлопков.

Сева ухмыльнулся.

Волосатые зверьки поблескивали глазками и желтели длинными зубами, хватая хлебные корочки голыми чистыми розовыми лапками, быстро съедали их и просовывали влажные носы между прутьями, нюхали.

— Из археоптерикса шапку не сошьешь, — афористично заметил Сева. — Ты куришь?.. Я только в поездках...

Охлопков дал ему сигарету, зажег спичку.

— Сев, ты так и остался романтиком, — сказал он.

Сева закурил, осторожно держа белую сигарету грязными пальцами, взглянул сквозь дым на него.

— На этом-то ты хочешь разжиться? — спросил Охлопков.

— Конечно нет. Есть другие источники, — уклончиво ответил Сева. — Но ты зря недооцениваешь мою звероферму. Сейчас я тебе все растолкую.

— Слушай, — остановил его Охлопков, — а может, мы здесь выпьем?

Сева пошевелил усами, оглянулся на дом.

— Давай, — согласился он. — Гали все равно нет, дома теща одна... или познакомить тебя с тещей?

— В следующий раз.

— Правильно, — одобрил Сева, — еще успеешь собственной обзавестись. Но моя — женщина мудрая, как Екатерина. Вроде на вид, знаешь... так, простецкая. А все просекает на два шага вперед. Я хотел на машиниста пойти поучиться. Но машинист — тот же шофер, она говорит. А даже экспедитор уже не шофер. Действительно. Езжу с папочкой. В области меня Всеволодом Ильичом называют. И это только начало. Действовать надо по всем направлениям. Тут своя тактика. Например, экспедитору Севе Минорову на заводе из администрации многие могут указывать, поучать его, распекать при случае. А экспедитор-кандидат-в-члены-партии Всеволод Миноров — тут уже восприятие другое... У тебя-то социального опыта нет.

— А армия?

— Ну, армия. Армия — это... цирк, — ответил Охлопкову Сева, гася окурок плевком и втаптывая его в землю. — Щелкнули кнутом — делай. Дебаты и варианты исключены. А гражданка...

— ...это парламент, — сказал Охлопков, — птиц?

Сева внезапно светло и легко рассмеялся, взглянул на Охлопкова, покачал головой.

— Ладно, сейчас, подожди, надо руки... — С этими словами он направился к простыням, приподняв измазанные руки, словно хирург перед операцией... свернул, нагнулся, скрылся за белоснежным занавесом, потом появилась его голова в синей рваной шапочке, плечи.

По саду пролетела сорока, села на дальнюю яблоню, покрутила головой, потрещала, перелетела на забор. И Охлопкову показалось, что он в детском театре, что ли. Сорока была слишком черная и белая, какая-то искусственная. Стволы яблонь были старательно вылеплены, на них чешуйками остались следы от пальцев. Актер быстро переоденется и примет другой вид; то он ездил на машине с педалями, а сейчас загарцует на палочке или выбежит с воздушным змеем, привязанным к спиннингу. Да, прямо с воздушным змеем, в театре позволителен оголенный символизм. Охлопков закурил, сидя у сарая с открытой дверью; оттуда наносило терпкие запахи; в сумеречной глубине возились в клетках темные большие грызуны в шубках с жесткими длинными волосами.