Новый Мир (№ 3 2009)
Шрифт:
— Мамы сегодня нет. Подумай, как хорошо и как это тебе необходимо — побыть с мужчиной. В Москве не все женщины могут себе позволить мужчину. Посмотри на меня — я для тебя. Послушай, я не могу уговорить тебя. Да я и не должен. Но все-таки — все-таки поехали. Пойдем на берег речки, если ты хочешь, или послушаем музыку. Знаешь, какая у меня есть музыка? Просто побудь со мной. Просто будь мне другом. Вспомни море, базилику.
И она поддавалась.
Но на следующей станции выпрыгивала, в ужасе от своего малодушия и того, что они собираются совершить.
Хотя
Тоже мне преступление.
Когда они оказались на вокзале — после череды взрывов, многосерийной истерики, серии мелких скандалов, разматывающихся, как рулон ковра, спущенный по крутой лестнице, — Валентина утихла и покорилась.
В пустой электричке она уже не порывалась выйти в еле подсвеченную фонарями другую планету незнакомой станции, просто смотрела, как полустанок за полустанком укатываются в прошлое, словно от памяти отслаиваются дни и недели, отражаясь в черных зеркалах окон. На деревянной лавке сидела припозднившаяся бабуля с сумкой-тележкой, парень в низко надвинутой шапке отхлебывал из бутылки пиво, седоусый мужик исследовал в подслеповатом сумеречном светике простыню газеты — газета была бульварной, “Спид-инфо”, и он читал и плевался с омерзением, приговаривая: “Тьфу, морда, ёкарганай, ети тя через колено в господа бога душу мать”, но все-таки не выпускал листы.
Ночью в доме Сергея не оказалось еды. Они выпили пустого чая, разделись — медленно, превозмогая остатки сопротивления скорее в самих себе, чем друг в друге, и легли.
И Валентина даже подумала, что все объятья будут теперь происходить в ее жизни обязательно так — чтобы нищета сквозила в обстановке зеленой комнаты. Подтеки на потолке и старые обои. Чистый, но очень древний линолеум.
Всякий раз потом, встречаясь с Сергеем на улице и видя его как впервые, Валентина не то чтобы отшатывалась — недоумевала: почему она с этим человеком? Кто он такой? Что за одежда: кенгурушница с капюшоном, оттянутые на коленях джинсы? Почему нет переднего зуба? Отчего разит потом? Зачем такие большие губы и отчего он на меня так смотрит и пахнет табаком?
Побродив какое-то время по городу (на кафе у Сергея обычно не было денег), Валентина присаживалась на скамейку. Он — рядом. Они смотрели, как медленные листья с таинственным звоном тихо рушатся с древесных крон.
— Ты когда-нибудь курил трубку?
Вот еще один кожистый, прочный листок сорвался и, сделав виток в воздухе, упал в лужу, отражающую Фрунзенскую набережную.
— Знаешь, у меня был знакомый старик, — продолжала она. —
Он курил великолепную гнутую трубку, носил шейный платок, всегда открывал передо мной двери и подносил зажигалку к сигарете.
— А я не открываю?
— Нет.
— Правда? — удивился он. — Я отвык от женского общества. С теми женщинами, которые у меня были, я, можно сказать, не разговаривал.
— Это не делает тебе чести, — сказала она.
— Почему ты так говоришь?
Солнце
У киоска с пирогами и слойками он купил какую-то жареную снедь, предложил ей. Она отказалась, нахмурясь.
Он шел рядом, нога за ногу, слека сутулясь. Валентина останавливалась, открывала сотовый телефон — фотографировала листья, здания, небо. Он ожидал ее с еле заметной улыбкой, а может — усмешкой.
— Комсомольский проспект, — произнес он. — Думаю, его не переименовали.
— Зайдем все же в кафе? — попросила она. — Я заплачу2.
Полутемный зальчик — пепельницы на столиках, диваны по углам, деревянные столы и стулья, у стены — муляж книжной полки и муляж бара до потолка. У стойки мерцал синим кассовый аппарат с интерактивным экраном. Нет окон.
Смех, музыка, все галдят. Посетители, то есть посетительницы — в основном девушки лет двадцати, с круглыми нежными лицами в мареве сигаретного дыма. Валентина и Сергей сели за единственный свободный столик в центре зала, в перекрестье взглядов. Ей было неуютно, она озиралась по сторонам:
— Я выпью кофе.
— Я буду то же, что и ты.
Принесли два бокала с шапкой белой пены — кофе с ликером.
— Действительно, немужской напиток, — сказал он, отхлебнув.
— Напиток как напиток, — с некоторым раздражением ответила
она.
Щурясь от сигаретного дыма, уставилась на воротник его ветровки. Хорошо бы он выглядел, если приодеть. Какого размера рубашки он носит? У него толстая шея. Купить мужчине рубашку можно, если знаешь размер и окружность шеи. Сергей улыбался как-то беспомощно, рассказывал про дворового кота, которого, по его выражению, курировал:
— Он когда услышал, как я шуршу пакетом, уши сразу навострил. Настоящий мышелов.
Если быть точной, ему тридцать девять. Никогда не дала бы ему этих лет. Он выглядел моложе — несмотря даже на проседь и угрюмое выражение лица.
После паузы он произнес печально:
— А все-таки ты не должна была этого говорить.
— Чего?
— Будто то, что я не говорил с ними, не делает мне чести.
— А?..
— Ты знаешь, в вопросах чести я щепетилен.
В углу сидела девушка, две пряди выпущены из хвоста на лицо, крупная нитка бус, черная майка с пауком. Напротив — парень, он то открывал, то закрывал крышку сотового.
Допили кофе и встали. Он замешкался у столика, Валентина обернулась — интересно, возьмет пластинку жвачки, принесенную со счетом?
Жевательная резинка осталась на столе.