Новый Мир (№ 3 2009)
Шрифт:
А затем целуются.
— Фу, вот гадость! Сектанты.
Женя поморщился:
— Ну зачем такие слова! Люди, скрепленные подобным общим переживанием и подчиняющиеся только пастырю, на самом деле не бывают овцами. А то ведь у нас обычно как: молодец против овец, а против молодца и сам овца.
— А стрижет вас кто?
— Лучше вступай в нашу партию, сама увидишь, какие перевоплощения переживают рядовые, серые, неинтересные люди.
— Значит, ты в партии все-таки?
—
— Чего-то вообще на тебя не похоже. Это все шутка, да?
— Никакая не шутка. Мир вошел в новую эру, эру Водолея, которая продлится двести четырнадцать лет и три месяца. А ты все о нефти думаешь!..
— Ты же вроде был православным?
— Россия должна освободиться от православия, в этом ее спасение. Пока она будет задыхаться под этим неподъемным камнем, под которым уже давно надорвалась, жить Россия не будет. Все эти посты, уставы — какая разница, скажи на милость, есть мясо или не есть? Можно подумать, редькой спасемся!
Как мы уже сказали, Женя Торубаров начинал как журналист.
Но потом, к счастью, он увлекся роллер-спортом. Да так, что ничего, кроме роликов и самозабвенных поездок по городу, когда на скулах соль выступает, и всех этих упражнений, которые сдвинутые роллеры целыми стаями со свистом в ушах проделывают на некоторых площадях Москвы — скажем, у памятника Ленину на Октябрьском поле, или на Воробьевых, или на Поклонной, — ничегошеньки ровным счетом Женю больше не интересовало. Ни к чему больше у него душа не лежала, и ничто в мире не казалось ему достойным внимания.
Гонял Женя на роликах до седых волос, скатываясь по социальной лестнице не хуже, чем по гранитным ступенькам. В незапамятные времена он прибыл в столицу из села Бездны Казанской губернии. Село с таким названием действительно существовало и даже было знаменито крестьянином Антоном Петровым, возглавившим восстание против реформ 1861 года. Об этом Женя знал и при случае напоминал, а сам писал в стол, точнее — в крупный громогудящий компьютер эпохалку под названием “Бездны” о своем горемычном житии.
Так бы Женя и сковырнулся со своими безднами в места совсем уж безвидные, да подхватила сердобольная москвичка с жилплощадью. Она была лет на десять его постарше и окончательно рассвирепела на почве отсутствия в этой так называемой Москве этих так называемых мужиков.
— Православие — порча, чума России, — продолжал Евгений. — Неправда то, что твердил Достоевский: без православия-де нет России и русских. Семидесятилетний период нашей истории доказал: Россия больше, чем православие, Россия даже больше, чем сами русские. Что атеист не может быть русским уже потому, что он атеист, и что всякий русский непременно православный, а иначе и не русский вовсе, — тоже Федор Михайлович отчебучил антраша на потеху публике.
— Все это очень интересно, но странно такое слышать от… от…
— А-а, от еврея, ты хочешь сказать? Ну а как же “несть ни еллина, ни иудея” — разве Его высокое предписание кто-нибудь отменил? Я говорю по-русски, следовательно, я русский. И между прочим, русее многих, кто русский более по крови, чем по образу мыслей.
— Да нет, я не о том, я хотела сказать, что странно слышать от тебя, когда ты столько был в церкви, столько во все это погружался, изучал…
— Я изучал. Но Он не сказал: “Блаженны высокообразованные”, Он сказал: “Блаженны нищие духом”. Нищие духом — те, которые по психушкам сидят. Представляешь? Последняя шизофреничка счастливее меня, потому что она не изучает, а верит. Но как ты думаешь, откуда нам ожидать спасения?
— Откуда?
— С Востока! А впрочем, теперь уже и с Запада, ведь Запад тоже весь исламский. Или ислам спасет этот мир, или его уже ничто не спасет, и пусть погибает как знает. Ну, мне пора, — бросил он почти брезгливо, нахмурясь, глядя куда-то за спину Валентины. — Извини, прибыл мой партнер.
И, вставая из-за стола, успел добавить:
— А если ты спрашиваешь о моей жизни, обо мне, то все плохо, Валя. Все плохо. У нас родился умственно отсталый ребенок. Если выживет, может быть, — одним словом, он останется недоразвитым.
Он ушел, она осталась. Оглянулась — Женя в своем дорогом костюме здоровается с другим таким же костюмом, Женя что-то говорит, невольно косясь в ее сторону, и они открывают двери.
Валентина посидела еще немного, свивая и развивая белую матерчатую салфетку, лежавшую на столе, и собралась набрать номер Сергея, но экран сотового ожил — бегущей строкой заскользил незнакомый номер.
— Это Иван!.. Ну, Жано… Короче, Тытянок.
— А, Ваня. Здравствуй…
— Все-таки права Мощенская, видно: Иван — никому ни о чем не говорит, а Жано — твой универсальный пропуск. Идентификация.
Валентина улыбнулась в трубку.
На втором этаже стояло раздолбанное деревянное кресло. Светило вылезшим мясом из-под обшивки.
— По идее, в этом кресле должен сидеть охранник, — сказал Егор. — Но, как видишь, не сидит. Я слышал тут разговорчик. Почему он все время отсутствует. А я его понимаю. Меня бы тоскень взяла, сидеть целый день, представь.