Новый Мир (№ 3 2009)
Шрифт:
Я представила. Глядеть в грязное окно, глядеть на ступени с выщербинами. А у ступеней со стороны перил отчеркнута полоса коричневой краски. Глядеть на зеленые стены. На коричневый плинтус. И дело не в том, конечно, что сами эти плинтусы и стекла такие древние. А в том, что невольно думается: как все здесь выглядело, когда они были новыми? Ведь не так уж давно. Да, слишком недавно здесь все было новое. Укомплектованное образцами если не передовых технологий, то, по крайней мере, всем необходимым: ватой там, что ли, аспирином.
— Кому урок? — спрашивает Деренговский, мне кажется, неприязненно.
И давит на кнопку звонка.
— Всем нам. Мы ведь тоже так рассыплемся.
— Мне иногда кажется, что в течение дня на планете должна быть сказана определенная мера банальностей. Валя этих банальностей не произносит, здесь сложно говорить банальностями. Так ты вроде заступила на ее место.
Я не успела обидеться, дверь открыли, и нянечка — или санитарка? — высунула красивое, хотя немного полноватое крепкое лицо:
— Так, вы к кому? Проходите.
Она раскрыла журнал из серой бумаги, разлинованный, как “Книга учета”, и вписала фамилию Деренговского. Деренговский еще в прошлый раз представился братом Валентины.
— А девушка с вами?
— Со мной.
— Я вижу, что с вами. Я говорю, кто она?
— Моя жена.
Так Деренговский взял меня замуж. Я стояла чуть позади и ткнула его в спину.
— Мне в прошлый раз сказала Юлия Петровна, что сегодня можно будет выйти на прогулку.
Нянечка крикнула в глубину коридора:
— Иванова! Ивановой скажите — к ней пришли!.. — И к нам: — На какую еще прогулку? Мне Юлия Петровна ничего не говорила. На прогулку вы не пойдете.
Из двери с табличкой “Ординаторская” вышла высокая собранная дама, кивнула Егору.
— Юлия Петровна, это я, помните меня? Егор… Вы в прошлый раз сказали, что можно будет на прогулку.
— Естественно помню. А это кто?
— Моя жена, Лотта. Юлия Петровна, позвольте нам.
— Хорошо. — Дама кивнула и пошла вглубь сумрачного коридора, стуча каблуками. Коридор загудел, к ней потянулись руки, тела — каждый хотел спросить ее о чем-нибудь, попросить, заговорили плачущими голосами: “Ю-улия Петро-о-овна, а ко мне придут сегодня?” — “Откуда я знаю, придут ли к тебе сегодня? Я же не телепат!..”
— Чего это они? — прошептала я Деренговскому.
— Она тут
— Она одна, что ли, на все отделение?
Отделение и впрямь было огромным. Коридор уходил так далеко, что в конце просматривался лишь тусклый прямоугольник окошка, как в театральном бинокле, если смотреть с другого конца.
— Есть еще врач, — так же тихо ответил Деренговский. — Но он молодой, на стажировке у нее.
Из груды изломанных тел отделилась фигура в розовом халате, халат приблизился, как робот, с металлическими движениями, и я с удивлением узнала в халате нашу Валю. Она смотрела глазами почти черными — расширены зрачки — то на меня, то на Деренговского и наконец пролепетала:
— Вы пришли?
Вопросительная интонация — интонация просьбы — резанула слух.
— Пришли, конечно пришли. А куда бы мы делись. Здравствуй, Валя. Нас отпустили погулять.
— Со мной?
— А то как же, — сказал Егор.
— Господи, ну конечно с тобой, — пробормотала я.
И мы вышли на ту же лестницу. За нами в скважине замка прокрутился с металлическим пристуком ключ.
— А я уже забыла, как спускаются по ступенькам.
— Ну вот и вспомнишь.
— Да, у меня такое чувство, что скоро я вообще все вспомню. Знаете, как бывает. Как в кино…
Мы вышли в лето.
C:\Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum
Predtecha.doc
— Есть предложение, — произнес Иван. Он был настроен решительно и деловито.
По случаю бесснежной зимы Ваня-Жано был в штанах, слегка расширенных в бедрах, как бы намекающих на галифе, в шерстяном шарфе, в вышитой косоворотке под тулупом и бейсболке.
— Ты, конечно, знаешь, что в старину на Руси бывали такие моменты, когда в некоторых селениях все, от мала до велика, укладывались в гробы, ожидая пришествия Антихриста. Тебе не кажется, что теперь происходит что-то похожее?
— Да и не похожее, а прямо и происходит.
— Только раскрашенные гробы — автомобили, казино, рестораны, — бубнил Иван. — И укладывают туда же души, тела остаются вроде бы живы. Рим горит.
Валентина вытаращилась на него:
— Знаешь, это я уже слышала! А что именно ты имеешь в виду?
— Ничего. Рим горит. Спасти его — ускорить его гибель, но вытащить что-то истинное — людей, подлинное содержание — может только новое христианство. Идея, которая перевернет людей в их гробах!.. Воскресит, воодушевит…