Новый Мир (№ 3 2009)
Шрифт:
— А я думаю, хто мою Тихосю поддаивает? — раздался визгливый голос с другой стороны.
Бабуля телепала к нам, опираясь на палку и держась рукой за поясницу. Пушистые брови непрорезавшихся рожек нацелились со свирепой угрозой:
— Дачница?
— Я тут у родственников. И не трогаю я вашу козу. У нас корова.
— Корова! — Бабуля фыркнула. — У коровы молоко — никакого толку, что воду пьешь, а у козы сладенькое, сок, а не молоко. Ты вот
— Нет, наверно, не пробовала. Не помню.
— Не помню! — передразнила бабуля. — Попробувала б — запамьятала!
— От молока я бы не отказалась.
Бабка намотала цепь на руку и двинулась со своей козой огородами к хате, которую я и не приметила сначала, — маленький беленый домик с отставшей кой-где штукатуркой и крест-накрест планками наружу, с резными наличниками.
— Не трогала она! — ворчал божий василечек. — А поддаивает кто? Черт леший?
Так же сварливо она бросила мне:
— Ну, подымайся, ходим!
— Куда это?
— Дак угощу Тихоськиным-то, раз уж так полюбилось...
В сарае встрепенулась пестрая курица на насесте, хрюкнул поросенок.
— Ну-ну! — окоротила бабка. — Всем стоять!
Она завела козу за ограду, вытерла руки с синими венами и глубокими морщинами, разложила старенькую тень марли на ведре. Обмыла козьи соски и принялась шоркать, приговаривая:
— Ты Тихо-Тихосенька, смирнесенька, молочко даешь вкуснесеньке, молочко-то твое на травушке полевой, а нарав-то у тебя хороший.
— Вы сами придумали?
— Чего придумала. Господь за нас все уже придумал. Бильш не выдумаешь, хоч цилый вик думай. Пей! — Она сунула мне в руки железную кружку с отбитой в двух местах эмалью и сплющенную.
Густое, теплое — парное.
— Пей, пей, девонька, щеки яблука, расти, коса, до пояса, а с пояса до пят, шоб было женихов штук пять. Це не я кажу, це ще матерь моеи матери казала, колы волосся мени мыла, а молоко для волоса пить дуже корисно, вин тоди крепкий стае, хоч веревки з нього вяжи.
Я вернула пустую кружку, поблагодарила.
— Не спасибствуй. — Старуха пожевала губами, бросила еще раз бесцветный слезящийся взгляд. — Нема за шо, тебе не впрок пойдет. Нещасливая ты, девка, упустила свою судьбу, теперь не нагонишь.
— Это еще почему вы так думаете?
— Почему не по кочану, а вижу. Инколы вот вижу, а конешно шо не як матерь моя — она постийно всех видела, а я только иногда, на некоторых людей глаз мне открывает, а на кого смотрю-смотрю, и хоч ты мне очи вынай, нет понятия: будто неживые какие. Тебя вот, вишь, увидела. Нету тебе пути, так-таки и знай — нету. Отчаяния
— Ну, бабушка, пошла причитать! — сказала я в растерянности. —
Я бы вас еще послушала, но лучше пойду.
— Ступай, дитятко, с Богом, — проговорила бабуля. — А возьми хрестик, да гляди не потеряй.
Она вынула из кармана и вложила в мою руку дешевый металлический, раскрашенный голубым и белым крестик на засаленной ленточке.
Вернулась домой в задумчивости. Увидела племянника и только тогда вспомнила: Арсений так и не появился. Впрочем, и к лучшему.
— Бабку встретила одну чудную.
— Маркеловну?.. С козой?
— С козой.
— Небось понаплела она тебе. Ты ее не слушай, у ней сын в Россию отпросился на заработки и пропал считай десять лет как. Она безобидная, а притрушена якась — с придурью. Все несчастья скликает, пророчит всякую беду и вообще вредная стала.
— Она мне вот крестик подарила…
— Фу, ну и дрянь, на чем это он висыть? Ленточку сорви. Да и вообще все выкинь, напасть одна.
Ленту срезала, а крестик — “дай хоч спиртом протру”, сказал племянник — надела на цепочку. Он совсем легкий, пусть.
Нашла носки. В шкафу, что стоял в коридоре и где валялись тапочки, из которых пару извлекли мне в первый день. Там были и носки, правда, один синий, а другой белый и с дыркой, но у меня мерзнут ноги. Да и это психушка, в конце концов, так что можно носить что хочешь.
И почему-то я почувствовала, глядя на синий носок, что смерть близка.
Нюра подбирается сбоку. Она обходит меня кругом в зеленом помаргивающим коридоре и говорит печально:
— У тебя изо рта пахнет. Во второй палате вырвало женщину. И у тебя теперь пахнет.
— Не приставай! — Это Инна. — Хочешь сигаретку?
Теперь уже можно не только сигаретку. Мы идем в туалет. Густая вонь.
— Это еще кто наклал?
Прямо на полу куча дерьма.
— Надо, наверное, позвать санитарку, — говорю в растерянности.
— Ой, как есть больная. Думаешь, санитарки будут тут убирать?..
— Да ладно, я уберу. — Дверь открывается, и входит Жанна.
Тут все время кто-то входит и кто-то выходит. Как в калейдоскопе.
У меня уже голова не варит от всего этого. От сигареты тошнит.
— Зачем ты будешь здесь убирать? — раздражается Инна. — Вообще-то это их обязанность. — Она машет в сторону двери.