Новый Мир (№ 3 2010)

Журнал Новый Мир

Трудно не заметить, что в романе воспроизводится ситуация человека, вставшего на путь духовного самосовершенствования и именно потому не знающего, кто он и куда идет. Естественным образом включается в нее и читатель, который только взялся за чтение книги и еще не знает «всего» о герое, с которым уже отождествил себя.

Вскоре граф Т. узнает, что его ситуация куда хуже, чем могло показаться на первый взгляд. Оказывается, что окружающий его мир — обман, более того, второсортное литературное произведение, которое клепает группа российских литработников начала XXI века. Выходит, что и его самого нет вовсе.

Кроме Т. в романе есть еще

три героя, знающих, что мир графа Т. — художественный вымысел. Это — бригадир литработников Ариэль Эдмундович Брахман, знакомый Т. философ Владимир Соловьев и говорящая лошадь, по-видимому — один из соавторов Брахмана Дмитрий Бершадский.

Наделяя главного героя знанием его истинной, то есть литературной, природы, Пелевин, казалось бы, и читателю сообщает о недостоверности того, что тот видит. Однако, разделив внутренний мир своего произведения на «плохую литературу», в которой живет граф Т., и «истинный мир» Брахмана, писатель в конечном счете лишь усиливает эффект правдоподобия.

Такого у Пелевина еще не было. В «Generation „П”» и «Ампир V» свободу теряли «реальные люди». Стремясь к власти и богатству, они становились временной ипостасью некоего языческого божества, князя мира, чья абсолютная власть ограничена лишь удавкой или жертвенным ножом служителей соответствующего культа. Однако предложенная Пелевиным в этих текстах модель мира такова, что у этих персонажей была возможность выбрать что-то другое. У графа Т. всё иначе:

с самого начала под сомнение ставится не то что его свобода, а сам факт его суще­ствования. Выражаясь словами Декарта, Т. убежден: «...не всеблагой Бог, являющийся верховным источником истины, но какой-нибудь злой гений, настолько же обманчивый и хитрый, насколько могущественный, употребил все свое искусство для того, чтобы меня обмануть» [1] . Именно за такого «гения» и выдает себя Ариэль Эдмундович Брахман, постоянно вступающий с графом в контакт и пытающийся убедить его в своей безграничной власти над ним.

Впрочем, в ходе сеансов связи Ариэль Эдмундович о многом проговаривается. Во-первых, он не единственный автор романа, а скорее редактор. Всего их пятеро, и есть среди них один «метафизик абсолюта», который считает главным автором себя и даже конфликтует с Брахманом. Во-вторых, граф Т., возможно, все-таки реален и является душой покойного писателя Льва Николаевича Толстого, которую Ариэль Эдмундович подчинил себе при помощи каббалистической процедуры. Причем как она работает, Брахман и сам до конца не понимает.

Воздействие, которое Брахман и его соавторы оказывают на графа, иллюстрируется в романе при помощи развернутой аналогии — неоязыческих откровений княгини Таракановой. По ее словам, не только граф Т., но и любой другой человек не обладает сколько-нибудь реально целостным «я» и свободной волей, поскольку его непрерывно создают разные боги, время от времени сменяющие друг друга: «Вот представьте себе — некий человек зашел в церковь, отстоял службу и испытал религиозное умиление. Дал себе слово всегда быть кротким и прощать обидчиков… А потом отправился гулять по бульвару и наткнулся на компанию бездельников.

И один из этих бездельников позволил себе нелестно выразиться о фасоне панталон нашего героя. Пощечина, дуэль, смерть противника, каторжные работы. Неужели вы полагаете, что у всех этих действий один и тот же автор? Вот так разные сущности создают нас, действуя поочередно».

Граф Т. пытается выяснить, как в многобожии возможно спасение, но получает от Таракановой ответ, что в человеке в принципе отсутствует такая субстанция, которую можно спасти. «Постоянное и непрерывное ощущение себя», формирующее наше «я», по

ее словам, лишь «эхо телесности», единообразное ощущение, которое по очереди испытывают боги, одухотворяющие человека. Для них он лишь сценический костюм, атрибут некой мистерии. Возможность общения с создателем при такой постановке вопроса — лишь прихоть кукольника, пожелавшего поговорить с самим собой.

В условиях такой неопределенности подлинной реальностью для графа Т. остается факт смены его внутренних состояний, то есть авторов, которые его «создают», а также угнетенность, доходящая до отчаяния, от чувства собственной беспомощности и несвободы, да откровения Ариэля Эдмундовича, который самодовольно учит его жизни.

Если верить Брахману, то его собственная ситуация ничем не лучше, чем у графа Т.: «Ну а если мне захотелось взять кредит под двенадцать процентов годовых и купить на него восьмую „Мазду”, чтобы стоять потом в вонючей пробке и глядеть на щит с рекламой девятой „Мазды”, это разве моя прихоть? — Ариэль выделил интонацией слово „моя”. — Разница исключительно в том, что вас имеет один Митенька, а меня — сразу десять жуликов из трех контор по промыванию мозгов. И при этом они вовсе не злодеи, а такие же точно механические куклы, и любого из них окружающий мир наклоняет каждый день с тем же угнетающим равнодушием».

Итак, между литературно условной Россией начала XX века и нашей естественной средой обитания поставлен знак равенства. Оба мира устроены одинаково. Тех, кто там живет, можно поделить на марионеток, осознавших свою природу, и марионеток неосознавших, у которых — воспользуемся здесь формулировкой Т., попытавшегося представить себе внутренний мир одного эпизодического героя, — «имеется смутная, но железная убежденность, что все общие вопросы насчет жизни уже решены и пора решать частные».

По сути, граф Т. и Брахман — двойники, так как сознают, что они на самом деле марионетки. Но все же есть разница. Один — бригадир литературной артели, озабоченный своей юридической ответственностью за крайне рискованный в наше кризисное время издательский проект и, конечно, прибылью. Второй же алчет спасения, то есть пытается-таки пробиться в Оптину пустынь. Графу не позавидуешь, поскольку что такое Оптина пустынь, в издательском договоре как следует не разъясняется. Что же остается графу Т.? Он спрашивает про Оптину пустынь у каждого встречного — княгини Таракановой, цыганского барона, Ариэля Брахмана, Федора Достоевского, Константина Победоносцева, Алексея Олсуфьева, Василия Чапаева (имеющего явное сходство с героем романа Пелевина «Чапаев и Пустота») и Владимира Соловьева. У Ариэля Эдмундовича на графа, разумеется, совершенно другие планы. «Вы герой», — говорит он Т. в одной из бесед. «Усатый господин, который сделал мне подобный комплимент в поезде, после этого несколько раз пытался меня убить», — резонно возражает Т.

Выясняется, что в романе Оптина пустынь реальна не для одного лишь графа Т., но и для иноков из секты Победоносцева. Ее адепты поклоняются божеству древнеегипетского фараона Эхнатона, демону-гермафродиту с кошачьей головой. По версии одного из пелевинских героев, он поглощает человеческие души, используя в качестве приманки «нематериальный идол» — иудеохристианскую доктрину единобожия. Иноки Победоносцева намерены попасть в Оптину пустынь сами. Для этого им нужно принести в жертву демону душу «Великого Льва», каковым, с их точки зрения, является сам граф Т. Демон Эхнатона, в романе выдающий себя за единого Бога, — еще одна модификация фирменного пелевинского лжеабсолюта-пожирателя. Например, в рассказе «Свет горизонта» он — черная дыра, в «Фокус-группе» — Светящееся существо, которое в поте лица трудится среди мрачной адской равнины: обещая душам умерших высшее благо, упаковывает их в герметичную тару по шесть-семь штук в одном кожаном яйце.