Новый Мир (№ 3 2010)

Журнал Новый Мир

— Значит, точка опоры для человека — это другой человек?

 

От рома и дыма голова кружилась. Все во мне соглашалось с тем, что она говорит, — но одновременно бунтовало. Слушая ее, я чувствовал, как меня чудовищно обокрали, уничтожили. А потом одарили, сделали миллионером.

— А я расскажу вам другую историю.

Мотыльки исчезли так же внезапно, как и налетели. Теперь стол покрывал ровный слой мертвых личинок.

— Историю о том же самом — но в другой форме. Будете слушать?

Заколка упала на стол, ее волосы рассыпались. В глазах снова вспыхнул янтарный блеск.

— Конечно…

— Я знал человека,

от неприязни к которому долго не мог избавиться. Ничего особенного, обычный человек, почти коллега. Но именно этот тип — точнее, его наглость и апломб, заносчивость — вызывал во мне физическую брезгливость. При упоминании о нем все во мне кипело и возмущалось. Негодовало — из-за самого факта существования такого человека. Пока не случилось вот что. Однажды я отправился в путешествие. Подальше — от Москвы, от себя. В одну африканскую страну, надолго. Когда я жил один, то часто позволял себе такие путешествия. Пробираясь все дальше в пустыню, я наконец попал в древний город, окруженный со всех сторон горами. Он был глиняным, этот город, с голубыми куполами мечетей — и я решил, что хватит. Что пора остановиться, пожить в этом странном, завораживающем месте хотя бы пару недель. Я снял комнату в старом ветхом доме, облачился в традиционный балахон и штиблеты. Сначала с опаской, а потом свободно ходил по улицам, заглядывал в мечети. Принимал участие в молитвах и праздниках, был на похоронах и свадьбе. Толкался на базарах и даже подрабатывал там нехитрыми фокусами. Видел краем глаза казнь — да, да! И вот в какой-то день ноги занесли меня на один из дальних рынков. Этот рынок находился в квартале у восточных ворот, который назывался кварталом двойников (в древности здесь подыскивали похожего на себя человека). Я стоял у лотка и что-то перебирал, рассматривал — какое-то барахло, украшения. И вдруг услышал голос. На мне был капюшон, поэтому тот, кто говорил по-русски, меня не узнал. Но я-то узнал его сразу! Камера, рюкзак, очки от солнца, под мышкой путеводитель — это был он, тот самый! На краю света, в огромном городе на рынке квартала двойников, куда меня случайно занесли ноги, — мы встретились.

— То есть он проделал ваш путь? Повторил его за вами?

Кончики губ опущены, глаза распахнуты, в зрачках отражается пламя.

— Или я за ним — не знаю! — Я закрыл лицо ладонями. — Да и какая разница? Если он был частью меня? Если жил со мной в одном и том же времени, в одном и том же ритме, синхронно? Я думал, что презираю этого человека. Что он хуже и ниже меня, ничтожнее. А вышло, что презирал себя. Все самое вздорное и ничтожное, что было во мне.

Пока я рассказывал, древоточцы стихли. Над пропастью обозначились силуэты гор, а на той стороне долины зажглись окна. Где-то пропел первый петух.

— Но дело даже не в этом. — Я немного успокоился. — А в том, что наша встреча была спланирована этим удивительным городом.

— Ну нет. — Она улыбнулась, поморщилась.

— Не смотрите на меня так, никакой мистики. Чем дольше я жил в городе, тем больше понимал, насколько он похож на человека. Насколько антропоморфен. Насколько явно, наглядно, буквально выражает физиологию и психику человека, его душу и разум. Блуждая по переулкам, я понял, что кварталы ремесленников и каллиграфов — это глаза и руки. Что в мечетях города находится сердце, на рынках — разум, а в садах — душа. Что под землей лежит древний водопровод-кишечник, а в банях — печенка. Скажу больше, город повторял не только физиологию, но и судьбу человека. Схему жизни. Начинался он от большой и чистой, залитой солнцем площади перед мечетью — как и жизнь, которая в самом начале кажется человеку чистой и большой. Ближе к вечеру наступало время базара, и человека окружали фокусники и сказочники, гадалки и сутенеры, мясники и торговцы опиумом. Жизнь, бывшая безмятежной и светлой, наполнялась искушениями. Гордыня, алчность, похоть, обжорство — соблазны окружали человека, не давали ему прохода. И он, поддавшись им, проваливался в утробу города. В лабиринт собственных желаний и страхов. Щели-улицы засасывали его все глубже, обольщая сокровищами

мира. Сколько времени человек проводил в этом лабиринте? Сколько лет, веков дремал его рассудок? Молчала душа? Жива ли она была, когда открывались райски кущи — сады за городскими воротами?

От волнения у меня по спине бежал пот, рубашка намокла.

— Город доказал мне, что у человека нет ничего, кроме другого человека. Это нехитрая мысль, но — боже мой! — сколько сил и времени уходит на то, чтобы понять это. Другой — это ты, твое отражение. Если видишь в другом тюремщика и палача, то палач и тюремщик — это ты. Если факира — ты факир. Если осла — ты осел, а если жертву — ты жертва. Если свободного человека… — Я вытер пот, перевел дыхание: — И знаете, что странно? Никак не могу вспомнить, как этот город назывался.

 

Внизу один за другим зажигались утренние огни. Она сидела с закрытыми глазами, откинув голову на подушку. Я перевел взгляд на мартышку — та опустила арбузную корку и недовольно смерила меня взглядом.

Я обошел стол и поднял ее на руки. Мы вошли в спальню. Не открывая глаз, она отодвинула полог. Ее голые ступни светились на простыне, как медузы. Я взял ее ногу в ладони и сжал, чтобы согреть. Она коротко вздохнула и подтянула колени. Не открывая глаз, обхватила колени — и снова заснула.

Я накрыл ее покрывалом и сел на край. Во сне черты ее лица разглаживались. Сквозь повседневную маску проступали новые, и эти черты были мне до боли знакомы.

Когда я вышел на террасу, над горами занимался рассвет и небо мерцало зеленым бутылочном светом. Я задул свечи (мартышка недовольно пискнула) и вышел через бар на улицу. Последнее, что я видел, — это гирлянда, которая мигала над вывеской.

 

В промежутках между сном и явью мысли бежали обратно — к той, которая спала под пологом. Ее лицо двоилось, мерцало. Это было лицо девочки из школы, сидевшей со мной за одной партой, и я понимал, что люблю ее. В то же время я видел красивую женщину, которую встретил только что — и в которую влюблялся все больше.

Именно об этой женщине мне написали, что ее больше нет.

Именно номером ее телефона я решил воспользоваться.

А потом случилось то, что случилось.

“Но зачем? — спрашивал себя. — Зачем это самоубийство? Зачем эта глупость, нелепость?”

Вина, которую я испытывал, угнетала меня. Доставляла физическую боль — тем, что я не могу обнять ее ноги сейчас и вымолить прощение не завтра, а немедленно. Потому что без этого прощения — я это чувствовал — жизнь моя не имела смысла.

Эта боль терзала меня — и в то же время я был счастлив. Сегодня мои прошлое и настоящее вернулись. Время замкнулось, по цепочке побежал ток. Каждая капсула жизни, каждая ее клетка кричали о том, что существуют. Что с этой минуты открыты все возможности, которые жизнь дает человеку. И что главное их условие — она .

“Человеку требуется человек! — ликовало все во мне. — Человек!”

И я этого человека нашел...

 

 

ЧАСТЬ VI

 

 

День первый

 

Комната выглядит как стандартный гостиничный номер. Пол застелен серым ковровым покрытием, там, где он прожжен, виден старый паркет. Стены выкрашены светло-голубой масляной краской. У косяков заметны еще несколько слоев, зеленый и красный. Лампа на потолке закрыта плафоном и включается автоматически, когда стемнеет. Рядом с кроватью стоит деревянная тумбочка и графин с водой. Покрывало серое и прострочено в клетку. Если долго лежать на нем без движения, на коже остается след. Поскольку лежать приходится много, кожа всегда покрыта сеткой.