Новый Мир (№ 4 2006)
Шрифт:
Я не знаю, как — спустя пять, или семь, или тринадцать лет — Максим Амелин издаст Катулла в третий раз. Что уточнит в переводе, что добавит, как переставит местами. Он открыл нам Катулла — гуляку праздного, он открывает сейчас — глубокого поэта, творящего новые выразительные средства языка и учащегося выражать на мало разработанной латыни то, что так важно ему и что не сумели сказать даже греки. Наступит срок, и Максим Амелин развернет перед нами третий свиток — поэта, постигающего мир в отношениях и наделенного редким даром (и самоотверженным усердием) — разделить этот мир с нами.
Любовь Сумм.
Повесть
Павел Басинский. Горький . М., “Молодая гвардия”, 2005, 451 стр.
(“Жизнь замечательных людей”).
И никакой иронии.
Ни затасканные цитаты типа “Если враг не сдается, его уничтожают”, никакое принудительное штудирование прошлыми поколениями школьников романа “Мать”, ни все море окологорьковской пошлости — ничто не смогло затмить всемирную славу этого человека и его великий литературный дар.
А самое, может быть, удивительное — сама судьба человека, словно взявшегося доказать, на что способен человек, если он — уж извините — звучит гордо.
А книги о нем, как ни странно, до сих пор не было.
Ни многочисленные “народные” брошюры Ильи Груздева, который “своими словами” добросовестно пересказывал автотрилогию и устные рассказы Горького, ни сотни монографий ни на капельку не приблизили к реальной фигуре, творившей во всю жизнь чудеса.
Максим Горький.
Сам псевдоним его загадочен. Он подписывал произведения никак не Максим Горький, а М. Горький и где-то прямо обмолвился, что Максимом его окрестили газетчики. А ведь сам “Максим” был виновником смерти двух Максимов от холеры — отца и новорожденного братика.
Задача, которую взял на себя Павел Басинский, неимоверно трудна. Всегда найдется пропущенное, недогаданное, недосказанное. Хотя по последней части Басинский молодец. В тех весьма смутных, самых закрытых окологорьковских событиях и эпизодах, что связаны с богостроительством и 9 января, дружбой с Гапоном и т. д. Басинский как рыба в воде в дебрях политики, философии, социологии, антропософии. Вообще 10-е годы Горького Басинскому явно интереснее других.
Не столь свободен и оригинален он в главе “Замечательный грузин”. Задаются риторические вопросы типа “Почему уничтожили Даниила Хармса и не трогали Бориса Пастернака?”.
Да хотя бы потому, что Пастернак представлял для Сталина бесспорную ценность, а Хармса он не сумел бы разглядеть и в микроскоп.
Или: “Зачем старательно истребляли лучших крестьянских писателей — Клюева, Орешина, Клычкова, Васильева?” Да затем, что они были непозволительным и вредным излишеством в раскулаченной стране, то есть и впрямь кулацкими — сливками, элитой крестьянства. В крестьянской стране, где самая сильная часть крестьянства уничтожена или сослана. А остальная часть поставлена в полуконцлагерные условия существования — какая уж тут крестьянская лирика! Разве что в пределах “Одинокой гармони”.
Да и к чему эти — простите меня, Павел Валерьевич, — в наше время вопросы, ставшие чистой риторикой, когда есть,
Вообще этот ряд недоуменных вопросов первым — и тогда это была революция! — начал задавать Илья Эренбург: почему уцелел он, а расстрелян Кольцов, и т. д. Тогда, в начале 60-х, самый список вопросов звучал вызывающе, но…
Но за сорок лет, особенно за последние двадцать, мы кое на что научились и отвечать? Создается впечатление, что об отношениях со Сталиным Басинский писал по обязанности. Ну что это: “Какой от возвращения Куприна лично Сталину был прок?” И далее все, что связано с Буниным, Алексеем Толстым и др.
Замечательно точно уподоблена обстановка в доме умирающего Горького атмосфере “Егора Булычева”, как и тактичное толкование искусственного продления дыхания уходящему Горькому. Вообще финал сделан с тактом. Нет, слава богу, инфернальной Муры Будберг и вадим-барановской коробки с отравленными конфетами.
Последующее дело врачей — на мой взгляд, обычное сталинское использование факта в своих зловещих и всегда дальних планах. Быть может, послевоенное дело врачей 1949 года вызревало в мозгу Сталина уже в 1937-м?
Не совсем мне понятна симпатия автора к П. Крючкову — одному из окружавших Горького чекистов, самому приближенному, в 20-е годы выдаваемому за официального супруга жены Горького Андреевой…
Да, Горького посадили в золотую клетку. 1 010 000 рублей по линии НКВД за девять месяцев 1936 года.
Но не забудем того многого золота, что партия получила от знаменитого писателя.
В 1991 году в редакцию “Волги” попал удивительный документ — доверенность, выданная М. Горьким П. П. Крючкову 27 апреля 1927 года в Неаполе. “…Настоящей доверенностью поручаю Петру Петровичу КРЮЧКОВУ представлять в СССР мои интересы. В соответствии с этим уполномочиваю П. П. Крючкова входить от моего имени во все необходимые по моим делам сношения <…> получать из всех учреждений, а равно от должностных и частных лиц всякого рода имущество, деньги, документы <…> заключать всякого рода договоры и сделки с правом производить денежные расчеты, получать задатки и пользоваться неустойкой, кредитоваться в банках под учет векселей, подписывать векселя <…> производить всевозможные кредитные операции, подписывать чеки, получать деньги по чекам…” И т. д.
Никогда эта бумага не увидела бы свет, если бы хранилась в чекистских или литературных архивах. Ее обнаружил в архиве Внешторгбанка исследователь истории не литературы, а финансов А. Ефимкин. “Доверенность Горького, выданная им его личному секретарю, представляет своего рода „карт-бланш” в пределах получаемых писателем на территории СССР доходов. А они были огромны. Кто знает или может проверить, куда и кому именно они пошли? Вряд ли кто-нибудь будет отрицать, что — хотя бы теоретически — у Крючкова, точнее ОГПУ, образовывалась идеальная крыша для финансирования своих секретных операций. Разумеется, для их проведения за границей СССР — текущий счет открывался ведь именно во Внешторгбанке”2.